Сибирские огни, 1977, №11

костров и машину обступило лимонное курево. Офицер, сидевший возле Кафы с фуражкой на коленях, потянулся и закрыл окошечко. Краем .глаза она увидела его красивый профиль, безупречную римскую горбин­ ку, плотно прижатое к черепу маленькое ухо, маленький рот, пухлую булочку подбородка и подумала, как ненавистен ей этот человек. Но кто он? И куда эта дорога? На расстрел? Когда Галактион кашлял за дверью камеры и звякал ключами, она говорила: да. Дело пришло из Омска. Все решено. Конец. Тогда она думала, что в краснеющей полутьме тюремной конторы ее ждет Некто. Некто надменный, тучный, непременно лысый, без лица, с бабьим голо­ сом евнуха, с руками за спиной. Он ждет, чтобы объявить ей решение конфирматора: судьи правы, постановление к смертной казни утвержде­ но. Далее, ей виделась дорога через лес на Андрееву гриву, тарахтя ­ щая под ней телега, голоса конвойных, готовая яма. Теперь все отступи­ ло, машина катит в обратную от Андреевой гривы сторону, но вот от­ ступила ли расправа, она не знает. «В ^двадцать два тридцать, господин генерал». Ее везут к генералу Гикаеву. Зачем? Может, генерал намерен предстать перед нею в роли господина Нек­ то и самолично прочесть ей бумагу из Омска. Человеку его склада это могло бы доставить удовольствие... Одним из ужасов Александровского централа был палач Васька Коршун, коротенький, длиннорукий чело- вечишка с очень ясными, по-девичьи большими и красивыми глазами. Всякий палач страшен и загадочен: почему этому человеку не доста­ лось человеческого дела. Коршун загадкой не был. Его отличала нена­ сытная ж аж д а убивать. И не картина казни, не страдания жертвы де­ лали его вдохновенным убийцей, а сладость власти над человеком, т а ­ кой власти, выше которой не бывает, сознание, что он причина небытия, что он обрывает бег жизни и что дело, которое он творит, вечно, так как смерть необратима ничьей властью. Ужас, который он возбуж­ дал в людях, пьянил его и радовал. Если в казнях возникала пауза, он робко и настойчиво стучался к начальнику централа и, хмурясь, жаловался, что казенный хлеб ест даром. Синие очи его при этом были печальны и, казалось, молили... Когда она рисовала Гикаева в образе королевской кобры, тень Васьки Коршуна маячила в ее вооб­ ражении. Что-то звякнуло. Она подняла глаза: офицер открывал окошечко. — Теперь близко,— сказал он, возвращая фуражку на колени. Кафа промолчала. Автомобиль жался к самой насыпи. На горячий мотор тянуло терп­ ким запахом травы, из которой все городищенцы делали веники. С насы­ пи заблестел, красуясь и ликуя, очень чистый, красный огонек. Она припомнила, что такие же очень чистые огни — красные и зеленые — она любила в детстве разглядывать в толстой брезентовой книжке н а ­ ставлений Кондукторам, которую дядя Аполос брал в поездку, а по воз­ вращении клал на столик, рядом с будильником. «Теперь близко». До чего же? И до кого? Меняя людей, думала она, революция делает одних разрушителями для созидания, других просто разрушителями. Гикаев просто разруши­ тель. Он мыслит себя только в настоящем и служит только настоящему. Ьудущего он не создаст, потому что не видит. Очевидно, только что он узнал, что плакат «Кобра», этот «пасквильный яд на бумаге», по его вы­ ражению, создан ею, и теперь спешит с расправой. С какой же, однако? 3*