Сибирские огни, 1977, №11

Ф ролов впервые видел вблизи крупных писателей, известных ему ранее только по книгам. А на этом совещании их было не­ мало. Из М осквы приехали . Анна Караваева, Лидия Сейфуллина, Ярослав Смеляков, Сергей Васильев, Михаил Никитин, критик М ар к Чёрный. Съехались писатели почти всех городов Сибири. Анна Александровна в первый же пере­ рыв стала спрашивать: «Нет ли здесь зем­ ляков из Барнаула?» Савва Елизарович представил ей нас с Иваном. — Барнаульцы! Вот чудесно! Ну, расска­ зывайте. И она с жадным интересом начала рас­ спрашивать о городе своей юности. Ее ин­ тересовало все — институты, заводы, новые улицы. И особенно литературная жизнь. — Я пом ню Барнаул другим. Тихие пес­ чаные улицы. Редкие извозчичьи пролетки, а чаще возы с сеном, с дровами, долготь- ем. Знаете, что такое долготье? А во д во­ рах всякая живность: коровы, козы, гуси, утки. И з-за заборов выглядывают подсол­ нухи. Иван Ефимович воспринял этот разговор по-своему: — Вот что значат родные места. Никакие столицы, даже сама Москва, не заменят запаха огуречной ботвы, маленького солн­ ца подсолнуха. Нет, что бы ни говорили, а я родился на Алтае и на Алтае умру. Неизгладимое впечатление на литератур­ ную молодежь производил иркутянин А на­ толий Ольхон. Черноволосый, с высоким лбом мыслителя и грустной улыбкой м но­ го пережившего человека, Анатолий С е р ­ геевич был уже тогда тяжело больным. Но это невольно забывалось, как только поэт начинал читать стихи или рассказывать о своих замыслах. Весь он был пропитан Сибирью , тундрой, где «замерзает дыха­ ние, спирт густеет, а ртуть превращается в лед», хвойной свежестью Витимской тайги„ которую он прошел по черной тропе, вет­ рами Подкам енной Тунгуски, по которой плавал на лодке — на той, что рыбаки на­ зывают душегубками. Автор «Ведомости о секретном преступнике Чернышевском», «Песни о сухарях», «Зимнего тракта на Баргузин» уникально знал историю Сиби­ ри. Знал не как профессор, а как поэт. Ч у­ ял запах ее дымов, видел краски ее одежд, чувствовал особый колорит ярост­ ных битв, ареной которых были сибирские просторы. Как большинство поэтов, Иван Ф ролов быстро запоминал стихи И тогда, и позже он любил повторять строки из «Зимнего тракта»: Всадник ж седле покачнулся, как пьяный. Конь задрож ал и рванул на дыбы: Вдоль по дороге стоят истуканы, Искрятся льдом голубые столбы... Путь с Безымянки на тракт недалекий. Сорок столбов ледяных на пути. Встали они по дороге к востоку, Будто готовятся дальш е идти. — Надо иметь особое чувство,— гово­ рил Иван Ефимович.— Чувство Сибири, чтобы написать такие стихи. 12. Сибирские огни № 11. Но больше всего сибирских поэтов инте­ ресовал, конечно, Ярослав Смеляков, чело­ век огромного, сверкающ его таланта. Я р о­ славу Васильевичу я посвящу отдельную главу. Здесь только несколько слов о нем, в связи с Иваном Фроловым. Смеляков поразил нас своим внешним обликом. — Я-то считал его пожилым, солид­ ным,'— удивлялся Фролов.— Я ведь еще до войны знал его стихи. Я тоже ещ е д о войны знал и «Весну в милиции», и «Дождь», и «Лю бку Фейгель- ман» и тоже представлял Ярослава Ва­ сильевича пожилым, солидным. Смеляков же не достиг еще тридцатилетнего возра­ ста, и в его облике не было ни «мэтровато- сти», ни маститости. В обращении с нами, «рекрутами», как он шутливо называл м о­ лодых поэтов, Ярослав Васильевич был по- солдатски резок, прям и даже грубоват: «Лавровых венков я вам не привез», «М а­ яковский строил поэтов и выгонял бе зд ар ­ ных». Однако на него не обижались, потому что о стихах он судил очень точно, каждую удачу замечал и говорил о «ей горячо и определенно. У -него был и тонкий вкус, и то, чем обладает далеко не каждый писа­ тель,— твердый эстетический критерий. С четкостью сейсмографа реагировал он на рисовку, фальшь, позу, лакировку, на все инородное в поэзии. И если с име­ нем Анатолия Ольхона для меня связано открытие одних качеств поэзии Ф р о л о ­ ва, то с именем Смелякова — совсем д р у ­ гих, диаметрально противоположных. В том же стихотворении «Кулунда» он отметил строки: «Я дома... Хлопочет с закусками мама и книжку торжественно мне пода­ ет: — У нас трудоднище-то в семь кило­ граммов, а в книжке моей, погляди-ка, пятьсот». — Это сколько же клеба получила мама и’з стихотворения «К улунда?»— резко и на­ смешливо спросил Смеляков. — Много,— смущенно улыбаясь, отве­ тил Фролов. — Три с половиной тонны,— уточнил Смеляков.— А сколько, интересно, на са­ мом деле получила твоя мама? Иван Ефимович пробовал возражать: — Поэт имеет право на гиперболу, на выдумку. — Выдумка и придумка — вещи раз­ ные,— жестко возразил Смеляков.— Д ом ы ­ сел в стихах необходим, а вот ложь... В жизни каждый из нас может солгать — один по слабости характера, другой — из склонности к хвастовству, третий — подчи­ няясь каким-либо особым обстоятельст­ вам. Бывает даже святая ложь/ ложь во спасение и т. п. Но в поэзии нельзя солгать и во спасение. Примесь лжи поэзии не по­ казана, с этой примесью далеко не уе­ дешь, хотя конъюнктурщики и думаю т иначе... Ш ло время. Иван Ф р ол ов выступал с но­ выми и новыми стихами, оставаясь верным своей главной теме. Д аже когда поэт об­ ратился к военному времени, он назвал свою поэму «Кулундинец на войне». Его