Сибирские огни, 1977, №11

больше к окну, еда остыла, и столик теперь источал только один, непе­ реносимый с детских лет, склепный запах старого желтого сала и выма­ занного этим салом железного ножа. И так как фонарь в купе погас и теперь они плелись в полной потьме, он наугад, с раздражением отодви­ гал от себя одну тарелку за другой, но запах сала и железного ножа не пропадал и даж е становился, как ему казалось, еще настойчивей. У мо­ стов и станционных строений в купе светлело, гигантский спрут медлен­ но переставлял свои ноги, устрашающе водил глазами, и тогда на пол­ ке, где спал Степанов, Савва Андреич видел карнавальную маску и длинные* кисти рук. И тошнота подступала к горлу. Ночью кочующий штаб войскового старшины Степанова, следуя с погашенными огнями, прокрался мимо забитой составами Татарской и, не делая крюка на юг, устремился к Омску. И Савва Андреич вдруг по­ нял, что страшит его не пиратский увоз к атаману Анненкову, а шашка пироксилина под колесами. Он боялся умереть анненковцем. Видел се­ бя мертвым, в братских объятиях с мертвым же верзилой, подхорун­ жим, наконец, с тем же Степановым. Хотелось замотать головой, завыть от бессилия, поступить по-другому. Очевидно, жандармы сочинят протокол, думал он, и тебя, художни­ ка, священнослужителя Красоты и Гармонии, противника всякого зла, поставят одной строкой с его слугами, равнодушными каждодневными убийцами и разрушителями, отпоют одной требой с ними, окурят одной кадильницей, после чего в том же порядке перепишут из протокола на лист поминальника, и кто-то поскорбит по тебе или порадуется твоей кончине так же, как поскорбит или порадуется по поводу смерти пред­ водителя убийц господина Степанова. В пору туманной юности Маринка, его сестра, большеокое, беско­ нечно нежное и плутовское создание, возвращ алась как-то с мамой в Петербург из Нарвы, где они гостили у м-м Калерии, помрачительной красавицы,— это слова Маринки,— тогдашней примы русского кинема­ тографа. Савва пришел на вокзал их встретить. Ему не терпелось как можно скорее и как можно больше услышать о м-м Калерии, но мама всю дорогу держ ала девчонку под локоть и что-то выговаривала ей воз­ бужденным наставительным шепотом. — Это она за что тебя? — спросил С авва Маринку, когда они оста­ лись одни. — Ни за что,— ответила та и ухмыльнулась.— Ты знаешь, Савель- ич, когда в вагоне мне постелили постель...— Она прикусила губку, гл а ­ за ее стали большими и темными.— Ты ведь не осудишь меня? Так вот, когда мне постелили постель, я не захотела раздеваться. Не понял, по­ чему? Ну, а если крушение? Ужасно, когда лежишь голая и все на тебя смотрят, а какой-нибудь дядька, вот такой, с усами, муслит карандаш и описывает тебя, мертвую... В этом было детское и недетское. И в смерти она не хотела лишить­ ся того, что имела. Что-то подобное переживал теперь и он сам. Память уже гнала мимо нестареющее, всегда молодое—Гатчину , Петергоф, дачные сады, стук крокетных шаров, тоскующий рояль в рас­ пахнутом окне, свечи, хохот, споры о мазке, цвете, о том, шедевры ли творит имярек, новомодный живописец, пикники, запах утренней све­ жести, костра, и вдруг что-то вернуло его к настоящему, заставило встрепенуться. Он вяло прислушался: бесчувственный голос Степанова читал мо­ литву: — Огради мя, господи, силою честного животворящего креста тво­ его.— И, передохнув: — Огради мя, господи, и сохрани мя от всяко­ го зла.