Сибирские огни, 1977, №11

он в заданном уроке ни бе, ни ме, должен был подняться и, пожирая на­ чальство глазами, сказать это идиотское: тери-бери, фук! — В чем же вы тогда ни бе, ни ме? — В искусстве. Правда, я знаю, к примеру, что существовала ф л а­ мандская живопись, что фламандцы малевали женщин достаточно пыш­ ными... Впрочем, не буду распространяться... Никифор! — крикнул он в коридор и присдушался.— Есть ты там? Тащи две постели, мне и госпо­ дину художнику. Тюфяки и подушки вломились в купе на круглом, как тыква, брюхе того атаманца, что зажигал в вагоне керосиновые лампы-. Пока он с крестьянской обстоятельностью, неуклюже ворочаясь и сопя, укладывал их на полки, начштаба и художник молча стояли на выходе в коридор. От постелей пахло плохим мылом и лошадью. За весь свой путь Савва Андреич и часа не спал по-хорошему, но дурной запах и эти чу­ жие, чуждые ему и неприятные люди, с которыми он почему-то должен теперь говорить, дышать одним воздухом, делали его пребывание здесь трудным и даж е тягостным. Этот выбеленный временем гусар, думал он, в сущности; ничего еще не сказал и не сделал, но почему он так неприятен? Бурбон? Тупица? Напротив, пожалуй. Тери-бери, тери-бери, фук... Как ни суди, но это все­ го лишь чудачество, которое в другой обстановке могло бы показаться забавным и даж е милым. Он, вроде, пьян. Лицо его серо, как лицо вся­ кого глубоко нездорового человека, которого хмель уже не красит. Мундир неопрятен. Синий кружочек под Почетным легионом закапан салом. Глаза западают, как у гориллы... Скрипнули тормоза. Поезд дернулся и пошел. В плывущее окно заглянула стрелка, по­ том фонарь, обтаявшая свеча за чистым зеленым стеклом, рожок из ме­ ди, начищенный, как церковный подсвечник, лошадь, рогожные мешки стояком на телеге. Голоса в коридоре, удалившиеся былр к тамбуру, сно­ ва приблизились к самому купе. — Ты понимаешь? — говорил офицер в накинутом на голый торс светлом английском френче.— Мы ее ведем к проруби топить, а она смеется. — Брось ты! — В шепоте верзилы восхищение и ужас. — Честно. Мы ее ведем топить, а она смеется. — Тронулась? — Почему тронулась? Не верит. Думает, что разыгрываем. Дескать, за что ее топить, не красная, кругом хлопцы и все ее же кавалеры. — Ну, а дальше? , — Поняла, конечно.— Рассказчик умолк, тронул струну, помычал без слов,— Мы ведь всегда так. Поймаем какую, потом, чтобы не болтала... С авва Андреич вздрогнул. — Это не задевает ваших принципов? — внятно спросил он Сте­ панова. I, , — Задевает, конечно.— Степанов пожевал губами.— Но есть и объ­ яснение— зов плоти, как известно, сильней Цезаря. — Это хладнокровный убийца. — Это храбрый офицер, господин художник. — Тогда объяснимся, если позволите.— Савва Андреич медлит, как бы нащупывая под собой почву.—-В вашем представлении я презрен­ ный шпак. Навязанное вам багажное место. Тюк. Чемодан. Но я разо­ чарую вас: я ношу звание... Я академик живописцев российских. — Очень, очень приятно... Из-под белых ресниц крутнула хвостом лукавая лисья почти­ тельность.