Сибирские огни, 1977, №10

Да, природа, конечно, справедливее человека и бога. Но, как ни странно, именно эта, никогда не изменявшая людям, справедливость и породила неравенство, лютую вражду меж ними. Несправедливость вы­ шла из справедливости, как естественное и неизбежное ее продолжение. Природа одинакова ко всем, люди же неодинаковы, и потому один мо­ жет взять у нее больше, другой меньше, третий же не может взять ни­ чего. В утро человеческой истории, когда все жили для всех, лишний плод, сбитый с дерева самым искусным и самым терпеливым, не делал его богатым, не наделял властью, повиновением другого. Природа дает всем без разбору, но в этой своей щедрости она слепа и жестока. Она создает людей разными и делит их равенством перед нею, так как дает человеку столько, сколько он может взять, добыть, унести, осилить. Она не видит, не признает слабого от рождения, увечного, не хочет воз­ наградить их труда той мерой,которая справедлива. Природа жестока. Добр только человек. Но Он несчастен, т а к как слишком рано заметил, что люди неодинаковы. И эта узенькая бороздка, которую он мысленно пропахал между собой и другими, стала через тысячелетия железной стеной, отделившей производителя, творца от созданий, плодов его рук и разума. История вознесла богатого над бедным, монарха над миллио­ норукой чернью, придумала деньги, казнящего бога, голод, право на гильотину, пресыщенность, долговую яму, гарем, пирамиду, пробковый шлем колонизатора, войны для всей планеты. Она не смогла лишь при­ думать неснимаемого ярма, оков для мысли, для стремления человека к равенству, дополненному человеколюбием. Светает! Как в детстве, она пытается отделить себя от земли и, открыв во­ ображению просторы вселенной, увидеть землю оттуда, с какой-то очень далекой сказочной точки. И тогда все, думает она, что ты читал, слы­ шал, о чем догадывался,*любой уголок и любая картина, минувшая, на­ стоящая, будущая, встанет перед тобой живым и живущим видением. Она-хочет увидеть торжество красного, цвет добра, разлившийся по всему лику планеты, но видит лишь одну комнату, одного человека. Лоб Сократа, склонившийся над бумагами. Галстук в горошину. Пальтецо с бархатным воротником на вешалке. Мозг этого человека, вобравший в себя мудрость и добрые чувства тысячелетий, сражается и уже строит, строит мир, которого не было, право, которое будет, нового человека. Это свое дело он начинал в про­ шлом веке, в Самаре, Петербурге, Шушенском, в засыпанной снегом, богатой и обильной, убогой и бессильной России. Это в его окне, над его пером, над его книгой горел ночи напролет негасимый огонек-труженик. Россия думала тогда, что она Несчастна и что несчастью тому нет конца. Но она уже была другой. Старой и новой.