Сибирские огни, 1977, №10

Тошка была зубным врачом в Городищенском приемном покое. На работу в то утро она пожаловала в черном «роллсе» господина прокуро­ ра. Правда, самого господина прокурора в машине не было. Шофер, мальчик в крагах с ноги великана — они подпирали ему под самые ко­ ленки, проводил ее до крыльца, бережно поддерживая перед собой за локоть и улыбаясь. С крыльца, когда «ролле» уже урчал и трогался, она увидела Мышецкого. Он шел тротуаром с портфелем в руке. Подойдя к ней, приветливо приложил к козырьку руку в перчатке. Лицо его было шутливо. — У-у, изменник,— прошипела она, смеясь. И погрозила пальцем: — Прочь с моих глаз! По-видимому, мужчине в подобной ситуации удобнее всего делать прямо противоположное. Мышецкий поднялся на крыльцо и, глянув на Тошку, озадаченно пощипал бородку: Тошка смеялась и плакала. — Я ей лечила зубы,— говорила она, шмыгая носом.— Я люблю вас, Глеб! Я дрянь, тряпка, ни на что не годная баба... Неужели вы не видите: я люблю вас? — Вижу,— пытался отшутиться Мышецкий. — Будьте серьезны, Глеб! — Лицо Тошки выразило ужас.— У него взгляд ангела, но ведь это убийца, минотавр. Боже, если бы я это знала! Мышецкий спросил, кого она имеет в виду. Тошка з апл ак ал а еще горше, стала ловить его руку, как слепая, и потащила на второй этаж. Так как плакала лошадь, обреченная природой на тяжкий, изнуритель­ ный труд, с голосом не для плача и страдания, а для любви, для ликую­ щего трубноБэ призыва, он понял вдруг, что Тошка несчастна. Ему стало неловко за шутливый легкомысленный тон, с каким он встретил ее при­ знания и слезы. — Успокойтесь! — попросил он.— Как я понимаю, Глотов что-то го­ ворил вам о Кафе. — Спасите ее, Глеб! Вы честный и деятельный. Женщины не любят говорить хорошее друг о друге, но она... Она была у меня только раз, но я готова говорить о ней хорошее, где угодно. Она вдруг стала спокойней и остановилась: — Обещайте, Глеб! — Обещаю... Он умолк, понимая, что назвать ее Тошкой не может. Служебный стол г-на прокурора на этот раз мало чем отличался от ресторанного: темная бутылка мадеры, сельтерская вода в сифоне с никелированным краником, на блюде пыжики из какой-то красной ры­ бы и лука. Шипение сифона оборвалось тотчас же, как только Мышец­ кий вошел в кабинет. Глотов стоял у стола и, приветливо подняв брови, улыбался. — «А Германа все нет!» — пропел он своим красивым гудящим ба­ ритоном,— Где вы запропали, Глеб? — Д а встретил тут одно эфирное создание и, признаюсь, посудачили на ваш счет. — Присоединяйтесь, дорогой. Закусь, правда, не под мадеру, зато мадера — б альзам божий.— Глотов поправил на пыжике красный пла­ стик и осушил рюмку.— Значит, посудачили? Мышецкий усмешливо кивнул и тут же подумал, что этот его усмеш­ ливый приятельский кивок, как и то, что сейчас говорил и делал Глотов, его слова, тон учтивого дружелюбия, улыбка, с которой он встретил его и теперь спрашивает, слушает, наполняет рюмки, пододвигает тарелку с пыжиками,— все это обволакивает его, Мышецкого, какой-то липкой паутиной, вносит в их отношения ложный оттенок сердечности, делает