Сибирские огни, 1977, №10

— Садитесь к столу и пишите! — потребовал Мышецкий.— Это нужно для вас. Только теперь, когда он сказал эти слова во второй раз, она вдруг поняла их смысл и то, что он их уже говорил. Чего он хочет для нее? Чего хочет для нее человек, заключение которого стало смертным приговором? Жизни? З а стеной взвизгнула женщина и стала кому-то пенять придушен­ ным от,смеха, чувственным голосом: «Ну, отстань, слышишь? Чего разлапался? Ну, на самом деле!» Снова хохот, галдеж и уже хрипатый мужской голос: «Ну, а семерка бубен была у тебя?» Кафа ничего не слышала и не видела. Стены расступились. День. Солнце. Под увалом мальчишки играют в бабки, где-то мычит корова, через пути, по дощатому переезду, валят из депо рабочие. Много р або ­ чих. А с востока за семафором гудит, проносится паровоз, накатывает клубящиеся дымы на рощу, на луковки древнего скита, на заборы и прясла... — Я — Кафа, вы — прокурор,— сказ ала она.— Истина в этом. Об ­ щей для нас задачи не было и не будет. Пригласите конвойного! — Это ваш последний шанс,— напомнил Мышецкий. — Мой адвокат думает т ак же.— В тоне ее голоса послышалась задорная нотка,— Трогательное единение врагов по закону. Д в а крюч­ ка плетут одинаково. Вас это не задевает? — Нисколько. — Прикажите вернуть меня в камеру! — Д а , конечно. Но прежде — последнее, на что указывает мой опыт: жа лоб а ваша такова, что может обещать только трагедию. Вер­ ховный предпишет исполнить приговор, не медля ^и минуты. — Если успеет. — Она слишком оскорбительна. — Пригласите конвойного, поручик! Она л еж а л а на койке, вмурованной в стену, прикрыв лицо л а д о ­ нями. ■ Как трудно, ка к трудно! Должно быть, у каждого есть свое представление о свободе. Ц ы ­ ган, конечно, видит отсюда луг, реку, костры, дорогу, слышит колоколь­ чик, шум колеса, бубен, песню. Пахарю видится пашня, грач на борозде, хлеба выше дуги и тоже река. А вот ей — шумные толпы, суета под че­ ремухами на перроне, веселая мастеровщина в воротах депо, гулянье, качели под многоцветьем ярмарки, смех... Она тоскует по людям, по суете,, и, когда шел суд, беда ее смиряла свою силу оттого, что кругом были люди. Много людей. «Это нужно для вас». Туман какой-то... Кажется, в этом прокуроре притаился кто-то другой. Чем-то дру­ гой. Когда он говорил в суде, что она, Кафа, заслужива ет изгнания из зала суда ка к лицо, презревшее суть и формы судебного обряда, это был только прокурор. Нечто неумолимое. Беспощадное и казенное. В том же качестве человека, для которого нет в мире загадок, т ак как их не знает и сам закон, видела она его и там, в Томске, в доме с холодными печами голубого изразца. Д а и здесь, в камере. «Итак, карцер!» Конечно, и сей­ час воображение бессильно увидеть в нем чуткую, ранимую душу ху­ дожника. Это не романтик. Он не кинется на штыки ради Прекрасного. Кто же тогда притаился в нем? Кто этот другой? Или никого?