Сибирские огни, 1977, №10

Но для того, кто смотрит со стороны,— это отчаяние. Отчаяние и капи­ туляция. ■— Не время ли, поручик, объяснить, зачем я здесь? — Время, конечно. Обращение к Верховному предусмотрено для вас формами судопроизводства и носит строго определенное название — просьба о помиловании. Просьба, Батышева. Я не могу составить з аю лючения по бумаге, которая не названа просьбой о помиловании и в которой вообще нет никакой просьбы. Д а и тон... К афа усмехнулась. — Господин Колчак, ка к знаете, адмирал, а не прощелыга. Перед ним дама . Воспитанный в правилах офицерской чести, он не откажет в великодушии. — Вот стол и бумага,— сказал Мышецкий. -— Писать снова? — В конце концов это для вас. Вы донельзя открыты и легкомыс­ ленны. В вашем положении легкомысленных писем не пишут. — Понять мое положение вам не дано, поручик.— Во взгляде ее проступила монголинка и выразила холодную снисходительность,— В письме моем моя кровь. Потрудитесь говорить о нем с подобающим уважением. —- Простите. Но вы переходите дорогу, не ж е л а я взглянуть на ск а ­ чущую лавину. — Оставьте метафоры, поручик! Житейская осмотрительность — не единственное, чему следует человек. Д а и в моем положении дик ­ тую я... — Бесподобно! Теперь вы скажите: Я— ваша судьба, не вы, а я определяю ваше будущее... — Считайте, все это я уже сказала... А приведет вас ко мне в час расплаты ваш конвойный. Он против вас. — Чистое сумасшествие! — Вас ненавидят все. — Кто это — все? — Все люди. З а стеной, в надзирательской,- играла б алалайка , выделяя низким глухим тремоло чей-то удивительно задушевный женский голос. Б а л а ­ л ай к а з аи г р ал а громче, громче запела женщина, и теперь в допросную пробивались все слова песни: Мост длинный чугунный, .Мост длинный чугунный... Мышецкий приблизился к стене и постучал кулаком. Голос стал тише, зато б а л а л ай к а загремела своим деревянным тремоло на всю тюрьму. Он помедлил и постучал еще раз. Надзиратель ская отозвалась взрывом хохота и ум'олкла. — А я слушала ,— ск а з ал а К афа таким тоном, будто в комнате она была одна и говорила сама с собой,— Теперь же верните меня в камеру. Мышецкий не ответил. Продолжая стоять у стены, он заговорил о всесильности конфирма- тора. Выбирая одно решение из двух, всегда одно решение из двух, быть или не быть, он не сверяет своей воли с законом или с мнением компетентных деятелей. Его усмотрение ничем не стеснено, а потому капризно и непостижимо. Адмирал Колчак, как он слышал, простил од­ нажды своего заклятого врага по той лишь совершенно непонятной причине, что осужденный, как и он сам, Колчак, носил имя Александра Васильевича. В другом случае смерть отступила потому, что из пакета с бумагами суда выпала фотография осужденной, и адмирал увидел глаза страдающей косули, большие, кроткие и печальные.