Сибирские огни, 1977, №10

Смахнувши с табуретки опилки, отец придвигал ее к заказчику, тот ки­ вал, протирая очки или снимая шляпу, говорил вежливые слова, иногда садился. Начиналось таинство ряды. Девчонка по обыкновению вертелась тут же. И как только на верстаке или в руках отца появлялась денежная бумажка, а за оградой начинала стучать отъезжающая пролетка, она летела во двор, за матерью. — Опять влез в хомут, нехристь! — ворчала мать, поднимаясь на крыльцо.— День на работе, ночь на работе... Ко всенощной некогда сходить. Отец смеялся. — Сооружу вот батюшке Азадону полированный гроб, как помрет. С калевочкой позатейливей. На точеных ножках. Вот тебе и прощение грехов. Ты бы, мать, лучше стаканчик налила. — Дождемся, даст бог, святого праздника, тогда и налью. А сама лезла рукой под какую-то из своих юбок, добывала ключ на железной цепочке, открывала шкаф, наливала отцу в стаканчик из пира­ мидальной бутылки с толстым наплывом орнамента и крестилась на дальний угол: — Ну, с богом, Корнеюшка! Со Христом! Может, теперь и крышу покроем. Д а вон и Ольгушке надо что-то на голову. В дом приходили перемены. Отец теперь делал не рамы, не комод и даже не шкатулку красного дерева с обивкой внутри из пламенного ше­ маханского шелка, а диво дивное: подвенечное, в кружевах, нежное пыш­ ное платье для нового дома, узорчатые ставни, наличники, наклады для ворот, калиток, подзоры, причелины. Чтобы видеть, как это все рождает­ ся, Ольга пристраивалась вечерами на краешке печи и читала книжку. Читала и глазела. Спаренные окна были синими или черными в белых звездах. Негромким, тупым стуком дятла, каким-то заветным и таинст­ венным, постукивала киянка по черенку долотца. Фуганок летел по доске с удалым протяжным посвистом, выдувал, выдавливал за верстак длин­ ную атласную стружку. Вздыхала пила-змейка. Ее тонкая стальная ниточка ходила по отвесу то прямо, то криво, толчками струились на пол влажные от смолы, теплые опилки, росла горка, порой столь же правиль­ ная, какую можно видеть только в стеклянной колбочке песочных ча­ сов. Пахло стружкой, опилками, паром горячего клея, лаком, политу­ рой и еще сигарой из какой-то смолы, которую отец з ажигал спичкой и потом закапывал торцы капельками, что стекали с ее плавящегося кон­ чика. Отца Ольга не видела: под потолком, на петлях из ошииовочного железа висела люлька с красным кровельным тесом, с брусьями, доска­ ми, рейками мореного кедра, дуба, ясеня, карельской березы... Но руки отца, рубанок, коловорот, долото, «сигара» — все это было на виду. Вот над доской повис плоский плотничий карандаш. Пунктирная линия побе­ жала и замкнулась. И стала кедровой шишкой. Снова побежала, и теперь под шишкой — ветвь с длинной, мохнато торчащей хвоей. Потом саранка. Чашечка ее открыта солнцу, лепестки изогнуты до самого стебля. Тычинки преувеличены, удлинены, и оттого бутон саранки кажется мордашкой к а : кого-то усатого смешного и очень милого зверька. Руки исчезли. Стукнула дверца шкафа, и на верстак, рядом с ветвью кедра, с саранкой, легли ряд ­ ком клюкарзы, гейсмусы, церазики. Нет, это не стамески для резьбы по ясеню, дубу, березе, это маги, чудодеи, колдовская сила которых творит из мертвого мореного дерева живые цветы, рощи, топольники, обвислые кисти инея, солнце. Клюкарзы! Гейсмусы! Церазики! Какие у этих магов красивые, гордые, неземные имена, как хорошо, что она, Ольга, знает их и что они послушно выходят на ее зов из черного окна в своих угластых горностаевых шапочках, в мантиях,- в сапожках начальника станции. И как отрадно шуршат стружками. Или эти осенние листья? Вот, кажет