Сибирские огни, 1977, №10

положен на бок.— Я соотвечаю с Кафой, хотя она и поступает противно моим советам и настоянию. — Тебе грозит что-нибудь реальное? — Вот это.—•Пинхасик показывает глазами на фигурку поверженно­ го монарха,— Назовут единомышленником и положат.— Он косит мимо Саввы Андреича зорким, мерцающим взглядом.— Или повесят. — За то, что она вызывает Верховного правителя на дискуссию о судьбах России? — Читай дальше. «Чешский переворот и шапка Мономаха, предло­ женная вам, русскому, убийцами русских,— ошибка истории, эксцесс». Суд назван буффонадой, Колчак — ярмарочным Петрушкой, его минист­ ры... Боже, как я страдаю, как я страдаю... Пинхасик закрывает лицо руками. Жест этот исполнен глубоких чувств, но и чем-то театрален. Савва Андреич недовольно крутит воловьей шеей, сопит. -— Я не жалею тебя, Евген,— говорит он ворчливо.— Ты сам при­ думал для с^бя этот страх, эту баскервильскую собаку... — Сходи, Савва, к Гикаеву,— просит адвокат и, отняв от.лица руки, моргает на друга часто и напряженно, будто в глаза ему бьет свирепое полуденное солнце.— Обрисуй вот это... мои стенания... — И он поймет, что ты белее белого. Впрочем, я не против. Пойду. Потом они говорят о Кафе. По словам художника, он не воспринимает и не принимает ее убеж ­ дений и, в то же время, боготворит ее. Боготворит и сожалеет, что устал удивляться женской красоте, что бездумные и. прекрасные увлечения и заблуждения, ошибки, порывы, воздушные корабли и воздушные замки уже не властны над его сединами. И Пинхасик понимает: Савва пойдет. Но пойдет не ради него. Совершая на следующее утро привычное и, как всегда, парадное восхождение на крутяк, гуси лопочут на своем языке не столь оживлен­ но, как это было накануне: на песчаной плешинке с елочкой, где их по обыкновению ожидали человек и трость, на этот раз никого нет. А еще через день они застают этого человека сидящим на камне спи­ ной к тропе и к гусиному каравану. Некогда грозная и коварная трость, обутая в звонкое копытце, брошена на песок. Человек обмяк и обвис и чем-то похож на большую раненую птицу. И так как глубокая мысль, как и неутешное горе, узнаются без слов, караван молча минует челове­ ка и молча же нисходит к реке. 3 Василек растворился в небе, подголубил синеву, и небо стало неж ­ нее, мягче и выше. Теперь у него серо-жемчужный оттенок, и потому бе­ лые голуби, комья чистого снега, кувыркаясь через головы и блестя на солнце крыльями, создавали впечатление большого весеннего праздника. Кафа отошла от окна. А на решетке тотчас же возник воробьишка. Весь в саже, взъерошен­ ный, без хвоста, он являл собою вызов и оскорбление той красоте, что сияла за его спиной. — Неужто Куцый? — спросила Кафа. — Здравствуйте! — отозвался воробьишка.— Надеюсь, пожрать найдется?