Сибирские огни, 1977, №10

Пинхасик пергаментно смугл. Голая голова, голое лицо и очень ж и ­ вые черные глаза. Двинув шахматного пехотинца, он мгновенно преобра­ жался. Уступчивый, кроткий и, по первому впечатлению, слабохарактер ­ ный, он становился воплощением кары и беспощадности. Когда ход най­ ден и взвешен, он отводит глаза от доски и заносит руку. Рука замерла в оцепенении. Она мыслит, высматривает, грозит: коршун в небе. Лицо Пинхасика насмешливо, презрительно, жестоко и коварно. Не глядя на доску, он безошибочно снимает фигуру противника и с тем же выраже ­ нием коварства и презрительности ставит добытый трофей возле себя строго по достоинству, которое ему присвоено правилами игры: самый дорогой на правом фланге рядка, самый дешевый — на левом. Сегодня Пинхасик особенно неистов. — У тебя что-нибудь неладно? — спрашивает осторожно Савва Андреич. О том, что у его друга что-то неладно, он заключил тотчас же, как только адвокат возник в калитке с мокрым носовым платком на перга­ ментном темени. Пинхасик молча кладет на краешек столика какую-то бумагу и при­ жимает пальцами. — Из всего живого, что обитает в этом мире,— Говорит он,— только один буйвол не уходит от удара. — Не пойму, Евген... — Я объявляю шах твоему величеству, и твое величество, это есте­ ственно, либо прикрывается щитом, либо уходит на безопасное' пятно. Король боится палки. Тигр боится палки. Слон, барс, гиена. И только о буйволе этого не скажешь. Безопасного пятна в мире для него нет. Когда его бьют, он делает самое бессмысленное — прет на удар. — А, ты был в тюрьме! — догадывается художник. — Был, был, Саввушка. Вздохнув, Пинхасик берет своего коня мягким накрывающим движе- 1нием и заносит над доской. — Кычак, разумеется, создал еще один шедевр? — в голосе худож­ ника ирония. — Представь, да. 6 жалобе он так же умен и последователен, г к и в объяснениях на суде. Впрочем, последовательна и Батышева. — Она прогнала тебя? Конь Пинхасика, повисев над черно-белыми полями, принимает не­ предусмотренное правилами решение опуститься не на доску, а рядом с ней, в лагерь побитых пехотинцев художника. Савва Андреич с улыбкой возвращает его на доску. — Это твой конь, дружище,— напоминает он.— Так что же, она и в самом деле прогнала тебя? — Нет, Савва. Нет. Пинхасик замечает, что взгляд Саввы Андреича устремлен на бума ­ гу, которую он прижимает пальцами к столику и, как бы оберегая ее, накрывает ладонью. — Тебя что-то страшит? — спрашивает Савва Андреич. — Я уже ск а з ал ,— повадки буйвола. Кафа выказывает их каждым словом жалобы... Д а , теперь можешь прочесть. Пальцы освобождают исписанный наполовину листок из форменйЬй конторской книги. ‘ v — Но ведь это не твои повадки? — Мои. Ее и мои. Такова теза Глотова. Ж а лоб а подзащитного, как разъясняет прокурор, проходит не только через руки адвоката, но и че­ рез его разум. Отсюда долг адвоката привнести в нее почтительность, строгую нравственность и раскаяние. Я соотвечаю...— С прижмуром, оце­ нивающий взгляд на доску, на противника, и, в знак капитуляции, король