Сибирские огни, 1977, №10

лей, не разумом, а стихией крамолы, одуряющим влиянием толпы. Я удивлялся его дару говорить.и защищаться. Я жалел в нем человече­ ский материал, натуру, достойную лучшей судьбы. Теперь я увидел «Мать», «Медею», эскизы и наброски, исполненные человеком того же круга. И нет Кычака, есть Кафа. Я тотчас Же отставил назначенный мною карцер, вернул ей кисти, акварель, гуашь, бумагу, рисунки, послал в камеру томик Лермонтова. Савве я говорил: «Требуя казни для Кафы, я защищаю крест над храмом, вас, ваше искусство». Теперь этих слов я не сказал бы. А в суде? Каким было бы мое требование о каре? Тюрьма? Каторга? И куда бы меня вынесла кривая при таком повороте?.. ГЛОТОВ. Господин Ххо отменил мой домашний арест так же скоро­ палительно, как и назначил. Я не успел насладиться ни затворничеством, ни кейфом, ни книгами. Дело в том, что обструкция в пакгаузе никакого д ым а не вызвала не только в правительствующем Омске, но и у себя до­ ма. Такой оборот Глотов, видимо, предчувствовал, так как, затевая фарс с моим разоружением, тут же забыл о деревяжке с кольтом и, уходя, цвёл, как всегда. Ничто в этой истории не смущает его и сейчас. То же обхождение, та же восточная сладость, воркующий баритон, дружеское расположение в большом и малом. Знал бы он, что посеял в мою душу и какими могут быть всходы. ВАРЕНЬКА. За ст ал ее говорящей по телефону. «Это невозможно, дорогой,— сказ ала она в трубку.— Нет, нет! Никаких свиданий!» З ам е ­ тив меня, прикрыла трубку ладонью и, насмешливо хмыкнув, что-то до­ бавила полушепотом. Потом улыбнулась мне, чмокнула в трубку и, смеясь, кинула ее на рычаг. «На-до-ел!» — протянула с довольным утом­ лением в голосе и, поднявшись, пошла ко мне, открывая объятия. «Не опали крылышки, моя прелесть»,— сказал я шутливо и серьезно. «Ну, ну, разговорчики!» — возразила она и сделалась уличным мальчишкой, которому вдруг повезло в какой-то отчаянной и веселой проказе. Милая Варька! 3 Серебряная шашка господина Рамю повешена на стену биллиардной возле ящичка с шарами. Сам же француз, в расстегнутом кителе, со сле­ дами мела на рукавах, на императорском брюшке и даже на подбо­ родке, напряженно кружит вокруг стола, прилагая все силы и все умение, чтобы вернуть Глотову досадный проигрыш. Наползает брюшком на борт, делает большие свирепые глаза й, почти не целясь, бьет кием хлест­ ко и звучно. При неудаче удивленно глядит на Глотова, при удаче тоже глядит на Глотова, но уже по-другому, хохочет и шутливо вострит шиль­ цем правый ус. Вот он какой! Его партнер, как всегда, снисходителен, мягок и элегантен. Сегодня он в штатском. Дорогой костюм. Невнятная соринка (звездочка по чер­ ному трико)'-— мода предвоенного четырнадцатого года, предложенная, как уверяют щеголи, самим Пуанкаре. Мир шаток и неустроен. Кровь, потрясения. И оттого кричащий шик прокурора принимают далеко не все. Но что ему до чужих симпатий и антипатий? Биллиард в Городищах содержит кавказский человек Бекназаров. Наружно это существо безропотное, сговорчивое й даже беспомощное. Но только наружно. Офицеры видят в нем-человека фальшивого, власт­ ного, ленивого, незаурядного, романтического, и не очень бы удивились, если бы он оказался главарем шайки, убийцей, турецким пашой, владель-