Сибирские огни, 1977, №10

День третий 1 Нос пана Годлевского украшает римская горбинка. Местные тигри­ цы убеждены, что это кавалер хоть куда. Пан Годлевский уважителен, остроумен, а щедростью и любвеобйлием не уступает мосье Рамю, пер­ вому кавалеру в Городищах. Пану Годлевскому всегда сопутствуют три вещи: погоны штаб-ротмистра, аксельбанты и улыбка. Он улыбается д а ­ же тогда, когда полагалось бы негодовать или отчаиваться. Кой-кто ви­ дит в этом дурной вкус и актерщину... Но ведь это лишь кой-кто. Сейчас он соскочил с пролетки и, вбежав на высокое крыльцо, оста­ новился перед парадной дверью, за которой о вас знают куда больше, чем вы сами. Справа и слева от дверей — два жестяных прямоугольника, и на каждом — одинаковая мутноглазая дама в молитвенной позе, объ­ ятая озарением провидца. И слова. Буквами из староверческой книги, от которой, как известно, пахнет кожей и благовониями. Годлевский читает: На руку всякого человека Господь бог налагает неизноси- мую печать для вразумления вс,ех людей, сотворенных им. От Иова, глава XXXVII, стих V. Поскольку из последующего вытекает, что хиромант и астролог г-н Никодимов готов объяснить каждому его характер, наклонности, скрытые таланты, прошлое, настоящее и будущее, и все это за каких-то 2 рубля в твердой валюте, штаб-ротмистр трогает усики двумя пальцами, будто проверяет, не отклеились ли они, а когда дверь открыта, приветственно приподнимает фуражку и, не надевая, проходит в святая святых. В ста шагах от заведения г-на Никодимова, близ церкви, в уютном закутке под вербами сидит на скамье широкий в кости, поджарый, уже немолодой человек в нерпичьем картузе и читает газету. Пролетка с паном Годлевским окутала его на мгновение пылью, потом он увидел краем глаза, как пан Годлевский церемонно поднял фуражку и, не на­ девая, прошел, к хироманту. Человек с газетой тотчас же следует приме­ ру пана Годлевского, с той, правда, разницей, что дольше его стоит на крыльце, а, входя в дом, не поднимает нерпичьего картуза. .Зато спрашивает: — Могу?! И от гудения его октавы дверь распахивается до отказа. 2 Из дневника Мышецкого: КАФА. Все готово к отъезду. Из окна я вижу Паутова на дрожках, тюк сена под брезентом, казаков, головы лошадей, ординарца с папи­ роской. Я сижу за столом в шинели с таким чувством, будто пишу не дневник, а завещание на случай смерти. Перо мое летит и пляшет. Я спе­ шу запечатлеть не факты, а мысли, которые, не будучи материей, веща­ ми, способны растекаться и пропадать бесследно. На процессе в пакгаузе я устыдился своей некомпетентности в том, кто есть Кычак. Когда, сопер­ ничая с Клодом Фаррером, он живописал кораблекрушение, становясь щепкой в океане, кочегаром, неизбежным придатком корабельной топки, я готов был повериГь, что в красную смуту он был вовлечен не злой во-