Сибирские огни, 1977, №10

Рисунок сделан гуашькъ У нижней кромки — название. Очень бледное и смутное, будто води­ ли одной водой: «Мать». Но матери нет. Есть ее рука, только рука, подложенная под блажен ­ ную мордашку спящего малыша. И есть тишина, есть охраняемый ею покой. «Я тут. Спи, спи, мальчишка». Мышецкий ловит себя на том, что мысленно повторяет эти слова. Кто-то сказал, что бог любит птиц, иначе бы он не дал им крылья ангела. Но он еще больше любит детей, иначе он не поставил бы к их изголовью самого нежного ,и самого преданного ангела: мать, готовую ради этого покоя и этого дыхания на муки и смерть. Тут не только ее рука, тут В с я она. Вся и во всем. И в действительном, и в воображаемом. В улыбке, которой отвечает ей мальчишка, в том, что эта улыбка сквозь сон, что она постоянна, непрерывна, благодарна и счастлива. Мать любуется сыном. Матери нет, но есть ее любование. Нежное и тоже счастливое, оно осия­ ло все, что он видит. Оно вещественно. Не догадка, а материя. Поднявшись, он снова идет к свече. Щипчики поймали фитиль. П л а ­ мя качнулось. Сильнее пахнуло воском, и горелый червячок упал на бумажную салфетку, мгновенно обволакиваясь масляным пятнышком. Что это? Что? Конечно, самые впечатляющие шедевры рождаются при нас. Искус­ ство минувших эпох изумляет, завораживает, но не ведет. Ведет, толкает к подражанию, становится модой, всесильным и беспощадным повелите­ лем то искусство, которое творят живущие. Творца обступают современ­ ные шедевры. И красота, которую они воплощают, становится отрадной и губительной. Это сладкий яд. Новая красота надевает на ваши руки кандалы подражания и зависимости. Д аж е детская душа, свободная от высоких ценителей — что скажут, как примут,— несет на себе вековой груз принятого и обязательного. Груз этот приходит к ней, к детской тво­ рящей душе с вашей кровью как неосознаваемое желание делать так, как делают другие. Лучшее уже есть! Никто еще не понимал свои опыты как откровение не бывшего прежде, как начало, новую эпоху. Это же не похоже ни на что. Непохоже и необъяснимо. Ну, ну, Глебушка! Ты сед и повидал всякого. Приглядись. Перед то­ бой дикарские штучки. Игра без мысли. Варварство. Истонченное, изяществующее искусство, уставшее, бессильное, всег­ да обращалось к могучему варвару, ища в нем свое будущее. Ты восхи­ щен потому, что в тебе говорит эта усталость. Новых шедевров нет, н а ­ рушен извечный закон восхождения к вершинам, и ты обманываешься призраком. . . ' В комнату застенчиво входит брусничка рассвета. Пома зала фаски рам, подрозовила воздух, папиросный дымок над Мышецким, салфетку на стакане холодного чая. Часы отвечают на эту перемену солидным н а ­ растающим жужжанием , и начинается бой. Золотые гири в стеклянном домике — одна выше, другая ниже — выступили из темноты и теперь по­ свечивают no-утреннему приветливо и молодо. На мюстовой протарахтела телега. Мышецкий. гасит свечу. Может, разбудить Вареньку? Она трезва, иронична, рассудительна. Нет, решает он, и нащупывает под столешницей кнопку звонка. Через две-три минуты в комнату вбредает унылый Паутов, в соломе, с зеленой сыромятной рукавицей за поясом. — Так что...— рапортует он тоном обреченного к казни. — Так что готовь дрожки, Устин. Тюк се’на, брезент, войлок. И пере­ дай приказание ординарцу затребовать охрану. Едем в сессию. Что-ни­ будь неясно?