Сибирские огни, 1977, №10
кому? — Он сурово повел взглядом по лицам подпольщиков.— Или не в кого? Воронья в лампасах нет, Гикаев монахом стал, тюрьма пустая? Я за восстание! Д анил к а поднял руку. — У тебя что? — спросил Чаныгин. ■— Голосую,— объяснил Д анилка громко и нестеснительно.— Го лосую за восстание. — Потерпи чуток,— сказал товарищ из губернии серьезным и, как 'уловил Данилка , удрученным голосом.— Будет время и проголо суешь. — А что тянуть? — возразил Вострокутов, ища глазами поддержки товарищей.— Чехов сейчас не страх сколько. Д а и в мыслях они уже до ма. Им свои бабы снятся. И если ка зачкам дать крепенько, да еще по середь ночи, чехи и штанов своих не натянут. — Значит, что же? — улыбнулся товарищ из губернии,— Мы бьемся "с ка заками , а чехи что? Стоят в стороне? — Как в песне,— рассмеялся Иван .— «Наши с нашими воюют, чехи сахаром торгуют». К заварухе мы не готовы. Д а и момент не тот. Кто не слышал вчера музыку с воинского пункта. Пришел отдельный а т ам ан ский батальон Аламбекова. Головорез на головорезе. — Но и ушел эшелон чехов,— заметил с улыбкой Чаныгин. — Ра зные это вещи, Степан,— возразил товарищ из губернии и стал разъяснять позицию ЦК в вопросе о восстаниях: главное пока — органи зация мощного партизанского движения. Час же восстания в городах еще не пробил. В еенцах что-то задвигалось. Чаныгин глянул на дверь и спросил: — Что это, дождь на улице? В дверях — новое лицо. Мокро поблескивает черная кожаная куртка. Руки вошедшего в ко сых нагрудных карманах . — Ливень. И еще одна напасть: на разъезде разгружаются казаки. — Куда их дорога? — Сюда, похоже. Могут, конечно, и проскакать через заимку. — Самый момэнт сматывацца,— ск азал тот, кого Д анилк а называл черкесом. Он неторопливо обошел человека в кожане, открыл за его спиной дверь, и зубы его засияли в улыбке, — Трэтий дэнь жду дарагих гастэй. И, подняв руку, пропал в темени. Вслед за ним вышел его ординарец. И почти сразу же кони высеяли за окнами напряженную нервную дробь. Чаныгин переступил с ноги на ногу. — Будем расходиться,— сказал он,— каждый берет с собой то, с чем пришел. На полу — ни окурка, ни спички. Тут нас не было. Цыганку забить дверь. Пошли. После дождя посветлело. По-видимому, в птичьем мире тоже есть свой Мойша. Ударив смыч ком, он слушает, как звенит, падая на воду, серебряное колечко, потом смычок бьет еще раз, и новое колечко звенит, падает и тонет. Двое под серо-черным косматым небом, наскоро размалеванным голландской с а жей, говорят тихо, чтобы не мешать Мойше из птичьего мира, а когда тот вешает свою скрипчонку на гвоздь, сталкивают на воду легкий шитик, и тогда собака принимается крутиться у их ног, поскуливать и вертеть хвостом.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2