Сибирские огни, 1977, №10

вещи.— Мир полон катастроф, и потому будущее — всего лишь патетика. Его не видно. Тем более вам .— Он помедлил, соображая.—-Простите. Мне припомнились слова генерала Гикаева. Он назвал вас человеком без будущего. — Без будущего? Старый ишак! Я вечная, господин прокурор! — К аф а рассмеялась.— И этому есть доказательства. Она подбросила над ладонью бляшку свинца и тут же поймала ее коротким мягким движением, как это делают девчонки, играя в камушки. — И все-таки я должен буду наказать вас карцером,— сказал Мышецкий. Франт Коровьи Ноги гоготнул, как гусь, кудряшки его подпрыгнули.. — Поворотец, дай боже! — восхитилась Кафа .— И, наверно, из той же генеральской классики? — Все можеГ быть. Словом, уединение в более подходящем месте поможет вам усвоить, что Соловей-разбойник свистел в чистом поле. Тут же тюрьма. Люди. — Конечно, конечно. Тут люди, и все они обязаны вашей заботе. Глаза ее насмешливы, полны влажного блеска. Открыты и огромны. Сейчас они особенно-огромны. Таящая ся в них монголинка, Азия, чуже­ родная и, казалось бы, невероятная для таких больших глаз, стала от­ четливой. Азия бушует. Это она, подумал Мышецкий. Только тогда часть ее лица была под марлей. Потом папаха. Косматая папаха, полушубок. Ведь это был март. Или февраль? — Будем реалистичны, Батышева,— заговорил он, подавая Франту знак,открыть двери,— часовой стрелял в окно, зная, что вы смертница. Конечно, он чуточку отклонился от параграфа, но этому, как видите, есть объяснение: вы смертница. И за ваше поведение юн несет особенно стро­ гую ответственность. Так во всяком случае он вправе был думать. Д а и главное: начало происшествию положили вы сами. Мышецкий выговаривал слова с особенным тщанием, будто семина­ рист на уроке красноречия. Декоративный Франт следил за ним с выра ­ жением восторга. На последних словах прокурора он дернулся и прикрыл рот кожаной книгой. К афа молчала. — Впрочем, я спешу. Разобравшись, которая перчатка правая и которая левая, прокурор медленно натянул одну из них и привычно постегал другой по сгибу руки. — Итак, карцер! Солдату же строгое внушение и, быть может, тоже карцер. И уже от дверей, натягивая вторую перчатку: — Надеюсь, вы поймете меня. — Да , господин прокурор. Да. А вот кусочек свинца вам, очевидно, придется взять с собой.— Кафа протянула Мышецкому изуродованную п у лю :— И запишите, пожалуйста, в ваших бумагах. Это — мое обвине­ ние. Нет, нет, я обвиняю не солдата. Начинайте с Гикаева. А то и с са ­ мой макушки. — Сожалею, сожалею. Губы Мышецкого дрогнули. Сожаление было настоящим. О чем же однако? О том, что пуля, которую он завертывал сейчас в бумажку, угодила сначала в печь, а не сразу в осужденную? Или о том, что устроители идеального процесса затеяли долговременное и, в сущности, бессмыслен­ ное утверждение приговора у верховного правителя с заходом бумаг в Омск? Или о чем-то третьем? <г