Сибирские огни, 1977, №10
мундштук. Он мог бы делать это свое постороннее дело все часы ра зби рательства, и судебная ладья с тем же результатом прибилась бы к сво ей гавани. Приговор родился еще до рождения в суде, был предрешен, предписан во всех его выводах. В суде он не нуждался, суда не продол ж а л , а суд, в свою очередь, не был его началом и причиной. Приговор был плодом с другого дерева. Кычак мог бы и не тревожить тени Клода Фаррера, не погружать себя в океан, в корабельное подземелье. При любых его словах, при любых словах и демаршах прокурора и адвоката, как и при любых вопросах, ж е с т а х / умозаключениях председателя, Кы чак был бы нака з ан так, как он н ака зан ,— каторжными работами, а она — смертной казнью. Судом правила ложь. И она пришла за нею сю да, в тюрьму. «Сейчас, сейчас пошлю с Галактионом». Он ничего не по шлет, конечно. Картины будут розданы, уничтожены, превращены в б а калейные кульки, в пепел... Подошла к двери и несильно попинала ее: т ак обычно вызывали тут коридорного надзирателя. Ничто не ответило. Попинала еще раз. Тишина за дверью з атаилась глубже, стала враждебной и чуткой... Четыре пальца в рот... Когда-то она д ел ал а это почище любого мальчишки. В камере забился, заулюлюкал , взреял на волю через окно с р а з битыми стеклами неукротимо отчаянный, веселый и злой свист. С под крашенного луной банного корпуса пугливо сорвались голуби. Она ви дела, как в неверном лете они пошли низко к земле, а из полосатой буд ки выглянул оловянный солдатик с прутиком над плечом и стал глядеть на ее окно. З а дверью ж е с коваными петлями было по-прежнему глухо и недвижимо. — Ярыжки несчастные! Ну, вы у меня еще попляшете! Она пинала железо, била по нему в два кулака, топала, кричала. Оловянный солдатик все еще глядит через десятины тюремного дво ра на ее окошко. Что он видит за невероятным нагромождением звуков, рвущихся из камеры? Бунт? Погром? Припадок помешанного? Смотри-ка, а ведь он бежит! Д а и как смешно. Скинул с плеча си ний прутик и, подобно заводному игрушечному козлику, дергаясь, пры гает через лужи. Перебежав двор, солдат постоял за лужей, поискал на тюрьме окно и стал поднимать над собой неуклюжую четырехлинейную винтовку. Кафа видела, как воздух над солдатом мгновенно загустел и сделался синим. Потом кто-то ударил ее палкой в горло, и почти одновременно в камере что-то щелкнуло и посыпалось. Пахнуло известкой. В тревоге ощупала лицо, шею. Глянула на ладони. На ладонях крови не было. Но там, где пришлась палка, теперь л еж а л под кожей грецкий орех. Что произошло? Очевидно, был выстрел, пуля пошла рикошетом и на излете ударила в горло? Но ведь выстрела она не слышала? А вот и выстрел! Боже! Я, кажется, схожу с ума! — Чо стервисси? — спросил Галактион в фортку.— Тебе чо? Жени ха захотела? Глаза Кафы полыхнули горячим блеском. — Не подражай Франту, Галактион! — ск а з ал а она жестко.— Пой ди к нему и объясни, я требую сейчас же вернуть все, что он добыл гра бежом в моей камере. Смущенный столь неожиданным натиском, Галактион попытался тут же прикрыть оконце, именуемое здесь пищеприемным и наблюда тельным. Кафа воспрепятствовала.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2