Сибирские огни, 1977, №10

Кафа молчала. После суда по инструкции конторщик и надзиратель были обязаны «сличить» заключенного с анкетой (не дай бог, если вер­ нут не того, кого взяли). Затеянное же ими сейчас развлечение было гнуснейшим самоуправством. Что ж делать, однако? Голоса протеста тут никто не услышит. Конторщик давился смехом, квохтал, плакал. — Сложение арестантки?—-спросил он ослабевшим голосом. . Последовала новая непристойность. Но вот перышко ковыльнуло в последний раз, конторщик похлопал по сочинению промокашкой, упрятал листок в папку и отправился к старшему надзирателю, прозванному здесь Франтом Коровьи Ноги. — Пойдем, дусенька, и мы...-— сказал надзиратель Кафе, показывая взглядом на дальний угол конторы.— Во-он в ту дверку. Халатик твой, милочка, там оставим — судов больше не будет. Ну, а я, вроде, обслед- ствую, нет ли при тебе запрещенных предметов. Рука колесом обошла плечи Кафы. — Убери руку, надзиратель! — сказала она, останавливаясь.— Р у ­ ку убери! И, раздувая ноздри: — Завтра чиновник из суда придет за моей жалобой. Слышишь? Я могу добавить два слова и по твоему адресу. Ру-ку! ■— А ведь убьет,— обернулся надзиратель на пустой стул контор­ щика.— Верно говорю тебе, убьет.— И, открыв дверь в тюремные «по­ кои», позвал: — Галактион, приведи Кланьку из пятой камеры. Обыск, конечно... Да , есть тут одна, щекотки боится. Кланька из пятой камеры, глазастая чалдонка-красавица, в чир­ ках, с ярко-зелеными шерстяными оборками на лодыжках, с копеечным монистом на шее, легонько коснулось бедер Кафы и, тут же убрав руки, сделала смешливое лицо: — Все говорят, Кафа да Кафа. А кто ее видел? Похоже, она догадывалась, что перед нею Кафа, и жд ала подтверж­ дения. Но та молчала, с доброжелательным любопытством разглядывая арестантку: Кланька ей нравилась. — Вот и весь обыск,— заключила Кланька,— Отравы нету, ножика нету. Д а ведь тебе и ни к чему эта отрава. Тебе бежать надо. — Надо. — Я что спросить хочу. Тут одной дали расстрел. Так после нее остались, ну, эти... рисунки. И там спит ребятенок. Годик ему или чуть поболе. Сильно шибает на тебя. Не сынок твой? — Сынка у меня нет. А где ты могла видеть этот рисунок? — В надзирательской. Франт сказал: зачем ей картинки на том свете, и велел приколотить на стенку. И я приколотила. Красивая! Как иконы! На суде адвокат передал Кафе от «верных друзей» маленький бу­ кетик жарков. Это было ее крохотное пламенеющее знамя. И здесь, в зале суда, оно говорило: жизнь вечна, она всегда есть и всегда будет. Расставляя силки, председатель дудел в свой манок райской пташкой, завораживая , глядел ей в лицо, крутил подбородком, думал, имеет ли смысл лишать подсудимую букета. Но такие же цветы пламенели и в публике. Это могло таить в себе скрытый смысл, выражая чью-то соли­ дарность с преступницей. Толпа глупее каждого, ее составляющего. Это верно. Но ведь она еще и отчаянней, смелее и сильнее каждого. Задеть Кафу — это задеть инстинкт тысячеголового зверя! А если он поднимет все эти свои ужасные головы, что тогда? Нет! Лучше нет!