Сибирские огни, 1977, №10
— Положение хозяина...— бледнея, заговорил Мышецкий. — Положение хозяина, обязывает вас к гостеприимству и терпи мости, Глеб. Я разделяю ваше мгновенное смятение. Но ради предстоя щего нам сейчас дела хотел бы поставить на этом точку. — Да , конечно, если вы числите за собой долг принести извинения Варваре Алексевне,— Мышецкий остановился и объяснил: — Вы выста вили ее самым бесцеремонным образом. — Каюсь! — невозмутимо признался Глотов, склоняя голову и по казывая из литой жесткой седины безупречно правильный розовый шну рочек пробора.— Но другого способа уединиться с вами я не видел. Глотов поднялся, раскуривая загасшую сигару. Мышецкий кинул перчатки на рояль, достал и развернул пронзительно красную листовку. Принимая ее, полковник сделал глазами усилие, будто перекинул взгляд через невидимую преграду! — Значит, в пакгаузе эти листовки бушевали красной метелью? Кафа? Под листовкой — Кафа? Постойте, ведь это... ■— Кличка Батышевой. ■ — «Прокурор требует поставить меня к стенке». Х-хо! Это о вас, милейший? Вы только что исторгали громы обвинения, сосед еще уточ няет у соседа, какими были слова, сказанные вами, а в воздухе уже бес нуется красное. Сотни листовок! Сотни приговоров! Вам! Мне! Законам и законодателю! Богу! Вы еще не закрыли рта, требуя казни, а сами уже казнены. Ваша речь вывернута наизнанку, как жирный старый колпак, выставлена на всеобщее осмеяние,— И тоном глубочайшего сожале ния: — Какой конфуз! Мышецкий насторожился. — В вашем голосе обвинение, Николай Николаич,— сказал он. — А вы сами, Глеб? Вы не усматриваете в этом своей вины? — Я виновен, конечно. Виновен в представлении человека, ж аж д у щего моей вины, такого, скажем, как полковник Благомыслов. — Может, поясните. Глотов принял беззаботный вид и выдохнул сивое колечко. — С удовольствием. Черные гусары, эти опереточные пингвины, как вы их не раз называли, были одеты в черное и белое по эскизам Мышец- кого. Раз. По указанию того же Мышецкого, они обследовали черемуш ник за пакгаузом и не заметили готовой к стрельбе пушки. Пушка стре ляет. Два. Военно-полевой суд, казаки и солдаты выказывают на народе постыднейшую трусость. Кто наставлял разъезд? Мышецкий. Кто ви новат в том, что гусары несли службу спустя рукава? Мышецкий. Кто воспрепятствовал дальновидному намерению председателя изгнать Б а тышеву из зала суда? Три, четыре... В зале обструкция, пляска дикарей у огня. Торжество Батышевой, большевиков. Кто вызвал весь этот хаос? Мышецкий! — И все-таки он безгрешен? — Смею надеяться. Заключение мое не причина обструкции: обст рукцию готовили заранее. У остального же есть свой виновник. — Кто ж это? — Тот, чьи пингвины. Кто формировал и действительно наставлял всю внутреннюю службу процесса. Полковник Благомыслов. — Ну, с этой публикой лучше не связываться. — Как это понять, Николай Николаич? . — Это не та истина, ради которой мы могли бы ринуться в драку с контрразведкой. — Тогда позвольте напрямую. — Позволяю,— разрешил Глотов и выдохнул еще одно колечко. Мышецкий заволновался. Он достал для чего-то из кармана пло ские часы черной ляпис-эмали, недоуменно покрутил их в длинных паль- 2 *
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2