Сибирские огни, 1977, №10

создать «День второй» или «Не переводя дыхания». Эренбург помогал многим писа­ телям, а здесь вдруг заявляет, что воспи­ тание писателя — дело бесполезное, а пи­ сателем надо родиться. И, главное, что настораживает в его выступлении — это утверждение — литературное творчество случайный, стихийный процесс, управлять нм невозможно». Платону Воронько возражал Всеволод Вишневский. Но «Литературная газета» встала на сторону украинского поэта. Хо­ тя, несколькими годами позже, та же га­ зета опубликовала беседу Ильи Эренбурга со студентами Литинститута, где повторены все те же положения... Нашим семинаром руководил Николай Асеев. Ему ассистировали критик Виктор Шкловский и переводчица Вера Звягинце­ ва. (В нашем семинаре было три поэта- молдаванина). Обязанности секретаря выполнял поэт Лев Озеров. Люди совершенно разные. Николай Ни­ колаевич— изысканно вежливый, Виктор Бо­ рисович — резковатый, Вера Клавдиевна — деликатная и сочувственная, как сестра милосердия, Лев Озеров — тоже очень доброжелательный, товарищески простой в обращении. Объединяло их одно качество— интел­ лигентность. Она выразилась в умении не только оценить произведение, но и понять автора, не только обнажить просчеты на­ чинающего с позиции мастера, но и не об­ наружить чувства превосходства над ним. Понимая, что это цитирование может показаться скучным и однообразным, не могу, однако, не привести здесь некото­ рые мысли Николая Асеева, которые тог­ да по вечерам записывал в свой блокнот. Тем более, что в печати этих его высказы­ ваний не встречал. «Поэт должен выражать чаяния народа, но не повторять сформированное до не­ го, ставшее общеизвестным. Это не на­ родность, а поднародность». «Поэт—барометр, а не термометр, сейс­ мограф, а не флюгер, пророк, а не ком­ ментатор». «У нас писателя, который владеет фор­ мой, нередко зачисляют в формалисты. А формалистом лучше считать того, кто ею не владеет — он пишет только для формы, так как книги его не читают». «Много спорят о поэтической технике. Особенно о стихотворных размерах, мет­ рике стихотворения. Вполне естественно, что эта метрика из­ меняется. Она будет изменяться и впредь. Основа современного стиха — его интона­ ционный строй. Поэты прошлого пользо­ вались в стихотворении, как правило, одним размером, в поэме лишь иногда дву­ мя или тремя. Маяковский в одном чет­ веростишии может использовать и дак­ тиль, и амфибрахий, и хорей, и «подсю- сюкнуть» ямбом. Нетрудно догадаться, что это обогащает стих. Мне кажется, что человек пишет тради­ ционным размером, пока его не полонило, не захватило, не поглотило без остатка какое-нибудь ощущение, чувство. Пока и явью, и снами не завладела какая-нибудь мысль. И тогда он не смотрит на формы. Сколько неуклюжих фраз у Толстого! Сколько странных оборотов у Шекспира! Но блеск и изощренность формы в глав­ н о м — в точности выражения мысли, в умении самую сложную и неясную мысль сделать ясной. А не наоборот — сложной подачей затемнить ясную мысль». Однажды, во время семинара, Николай Николаевич сказал мне: — Я обнаружил в ваших стихах строки: И кто-то, н а колен и встав, О сколком ж ар к и м п ор аж ен н ы й . Отдал, к а к тр еб у ет устав. В перед и дущ ем у п атроны . — Что это, действительно, так полага­ ется по уставу? — Действительно, Николай Николаевич. — Хорошие строки. Я имею в виду две последние. Они лаконичны, и большинст­ во читателей узнают из них то, чего не знали до сих пор. Их не придумаешь за письменным столом. Они оплачены доро­ гой ценой. Не скрою, был чрезвычайно обрадован этой оценкой. Но знаменитый поэт тут же спустил меня с неба на землю. — Если зачеркнуть все написанное ва­ ми, эти две строчки, пожалуй, все-таки останутся. «Две строчки,— смятенно сокрушался я.— А остальные? Неужели все остальные ничто?» Теперь, когда я написал во много раз больше, чем мог представить на семинар в то время, думается, наконец пришло ко мне и понимание сложности поэтиче­ ского поиска, и редкостной избирательно­ сти поэтической удачи. И если бы от моих стихов действительно осталось две строч­ ки, был бы очень доволен. Чтобы читатель не принимал это за уничижение, замечу, что отношу это к стихам многих своих то­ варищей, среди которых есть и известные поэты. Хотя все мы, участники семинара, го­ раздо больше знали о поэте Н. Асееве, чем о критике и прозаике В. Шкловском, мы сразу же почувствовали, что Виктор Борисович — личность не менее яркая и значительная. Позже я встретил в его ра­ ботах слово «остранение» и подумал — именно остраненным литературной средой, атмосферой творчества и казался нам Шкловский — человек из другого мира, из мира, в который мы стремились. Очевидно, совершенно равнодушный к внешнему виду, Виктор Борисович носил странную, дотоле невиданную мной обувь. Это были не то валеные калоши, не то об­ резанные валенки, огромный размер ко­ торых внушал почтительное удивление. Го­ ворил он негромко и быстро, при этом поглаживая лысую голову. Речь была рва­ ной, рубленой, полной перебивок, недо­ молвок, подтекста. Фразы, на первый взгляд, не имеющие друг к другу отно