Сибирские огни, 1977, №10

рождается литература, которая с годами станет большой литературой. Отдельные произведения, созданные на алтайском ма­ териале, и сейчас имеют все основания претендовать на это. С годами, вероятно, исчезнет и обычай некоторых литераторов, написав несколько стихотворений или рассказов, устремляться в столицу. Потеряет свой смысл поговор­ к а — поэты рождаются в провинции, а уми­ рают в столице. Потому что провинция, как таковая, постепенно исчезнет и оста­ нется, быть может, только провинциальное отношение к ней. И если через годы в Барнауле станет выходить литературно-художественный жур­ нал, хочется, чтобы его редколлегия, его авторы и читатели знали о его предшест­ веннике — скромном и малотиражном аль­ манахе «Алтай». Мне довелось в качестве ответственного секретаря участвовать в выпуске первой книги альманаха. Первый номер альманаха вышел из печа­ ти в 1948 году. Но для меня его история началась гораздо раньше. Она началась сентябрьским днем во дворе двухэтажного деревянного здания на бывшей первой Алтайской, а ныне имени Чернышевского улице. В этом здании помещалась двадцать вторая школа, в которой, как уже знает чи­ татель, я учился с пятого класса по девятый включительно. ...Во дворе бегала мелюзга, летал волей­ больный мяч, шло дружеское соревнование в прыжках через «кобылу» и, как всегда, отчаянно и неизвестно по какому поводу визжали девчонки. Я искал своих и, быстро приметив, что ребята из восьмого «б» стояли круж ком возле лестницы, бегом бросился к ним. Шутка сказать, не виделись целое лето. Только подбежав, заметил в центре круж ­ ка новенького. Новенький был маленького роста, на его коротком курносом носу по­ блескивали очки. Зато рот у него был боль­ шой, губы толстоватые, сочные. Весь он был плотный, верткий и говорил так гром­ ко, что мог, пожалуй, соревноваться с Пор- фирием Алексеевичем Казанским, славив­ шимся своим пронзительным баритоном. Я сразу понял, о ком он рассказывал, понял потому, что он, собственно, не рас­ сказывал, а играл. «Свой уголок я убрала цветами»,— почти пел он. И хотя во дворе, естественно, не было классной доски и в руках у него не было мела, казалось, я ви­ дел, как он, начертив треугольник, отчерк­ нул в нем один из углов. Он окинул нас всех беглым секундным взглядом и, встре­ тившись со мной глазами, весь подался ко мне, нацелился на меня указательным паль­ цем: «Вот вы скажите». И тут же лицо его приняло крайне огорченное выражение, углы губ опустились, словно он хотел за­ плакать. Но не заплакал, а выкрикнул: «По­ звольте, это же нелепо!..» Снова нацелился на меня указательным пальцем: «Это неле­ по! А что же лепо? Сообразите, что же ле- по? Ну, если это нелепо? Ну? Прошу вас!»— почти умолял он, наконец, огорченно мах­ нул рукой: — «Садитесь!.. Садитесь, пожа­ луйста!..» Мы хохотали до упаду. Многие знали учителя, которого изображал новенький,— влюбленного в свой предмет чудака по прозвищу Пифагор, который каждую тео­ рему уснащал прибаутками, а спрашивал только тех, кто имел неосторожность под­ нять на него глаза. При этом плохие оценки ставил очень редко, а ограничивался до­ садливым: «Садитесь!.. Садитесь, пожа­ луйста!..» От того времени у меня сохранилась старая, чуть не сорокалетней давности фо­ тография. На обороте ее едва видна вы­ цветшая надпись: «Литературный кружок 22-ой школы». Кружковцы сидят за столом. В центре серьезная сосредоточенная де­ вочка, с правильными, довольно крупными чертами лица. Это Нина Губанова. Она ста­ ла врачом и в военные годы умерла от ту­ беркулеза. Рядом с Ниной крупный маль­ чик, почти юноша — Миша Митасов. Миша окончил факультет литературы и языка Томского пединститута. Работает в Новоси­ бирске директором школы Слева примо­ стился худенький, субтильный Валя Уманец. Он стал архитектором. А в торце стола на фотографии — председатель нашего круж ­ ка. Тот самый новенький, который так здо­ рово изображал учителя математики. У не­ го не только необычная наружность, но необычны имя и фамилия: Зоря Пупко. Впрочем, Зоря это уменьшительное от Ели­ зара. Зоря не случайно копировал именно учителя математики. Математика давалась ему очень плохо. Из-за нее он решил пе­ рейти в нашу школу, рассчитывая изба­ виться здесь от одержимости чудаковатого Пифагора. Но у нас математику преподавал, пожалуй, не менее поглощенный своим предметом Моисей Григорьевич Эскин. Да еще, в отличие от Пифагора, Моисей Гри­ горьевич был человеком очень собранным и спрашивал отнюдь не тех, с кем встре­ тится взглядом. Как всякий хороший педа­ гог, особое внимание уделял отстающим. Поэтому и здесь Зоре Пупко доставалось крепко. Но это касается только математики. По другим предметам Пупко учился хорошо. Особенно по литературе. Его отличала не столько начитанность,— много читали и Ми­ ша Митасов, и Нина Губанова, и другие ре­ бята,— сколько самостоятельность сужде­ ний, подчас, может быть, очень незрелые, но свои эстетические критерии. В жизни он любил и умел подмечать смешное, часто острил, разыгрывал кого-нибудь, просто дурачился, а в литературе увлекался дра­ матическими коллизиями. В детстве жил в Забайкалье, хорошо знал быт нивхов и на­ писал о них несколько рассказов. Сейчас не помню эти рассказы, только помню, что в них присутствовали шаман и медведь, ко­ торого для чего-то поили водкой. Помню также, что рассказы всем нам нравились, особенно в исполнении Зори, который не читал, а проигрывал их. Не знаю, за дра­ матические нотки в чтении или за содержа­ ние рассказов, а скорее, за то и за дру