Сибирские огни, 1977, №10

Желтые станционные постройки, паровозное депо, телеграф, электро­ станция, карьер, шатры кирпичного завода, гудок, толпы мастеровщи­ ны — все это, конечно, город. Конторский служитель в пенсне, соломен­ ная шляпа, пудель, трость, бородка буланже, клуб общества приказчи­ ков с афишей «Сила женских чар», краснокаменная гимназия, книжная лавка — и это город. Но вот с угора к насыпи сбегают в беспорядке сов­ сем деревенские избенки, в кружавчиках, машут колодезными жура вля ­ ми. На пруду за семафором гулко бьют бабьи вальки, квакают лягушки. У плетней, у заборов ютится стоялый дух прелого навоза, пригретой на солнышке лебеды, помоев, а когда светило никнет долу, на главной, чет­ вертой улице змеится по толстой пыли длинный пастуший бич, и не­ стройно, обиженно ревут коровы. Дело идет в мрачном железнодорожном пакгаузе. Крыша его — железо в обшарпанном сурике — самая большая в Городищах и, когда надо собрать побольше народу, самая гостеприимная. В святую заутре­ ню в пакгаузе служат службу, святят куличи, и тогда здесь пахнет л а ­ даном, горячим воском, ванилью. С приездом бродячего цирка городи- щенцы бьют здесь в ладоши, приветствуют куплетистов, пожирателей огня, танцовщиц, доверительно вздымающих над собой пышные юбки. Тут устраивают митинги, танцуют панаму, тустеп... И судят. Сейчас судят. — Что бы вы хотели сказать по поводу демонстративного жеста подсудимой? — спрашивает председательствующий адвоката. — Ничего, с вашего позволения,— отвечает тот.— В высшей сте­ пени ничего. Бодро, почти весело. Никто в мире не знает, как надо понимать эту высшую степень ни­ чего, но председатель удовлетворяется и, пережидая, пока маневровый паровоз протащит мимо пакгауза свои дымы и сипенье, близоруко погля­ дывает в распахнутые двери. На улице светло, как днем. Ярко горит лу ­ на. Прошел, покропил для блезиру дождичек-повеса, пахнет мокрой землей, черемухой, дымом. — Подсудимый Кычак! Формы процесса российского побуждают меня предоставить вам последнее слово. На первой скамейке от судей — Мишель Рамю, француз — коро­ тышка с ухоженными усами циркового борца, с шашкой в серебряных ножнах. Это корреспондент «Фигаро». Он сидит наособицу — никого справа и никого слева. Шашка его стоит меж колен, ладони на эфесе, они туго затянуты в дешевые нитяные перчатки нестерпимо яркого к а ­ нареечного цвета. Когда над скамьей подсудимых поднимается второй и последний обвиняемый, француз подает знак, и от входных дверей, пригибаясь и придерживая у бедра кобуру маузера, подбегает пере­ водчик. — Что он сказал? — спрашивает Рамю. — Он пошутил, господин майор. Переводчик цепляет на нос пенсне и усаживаетсй возле Рамю. В руках у него крошечный словарик с русским орлом на кожаном пе­ реплете. — Пошутил? — вскидывает француз круглые глаза. — Человек происходит от обезьяны, сказал он. И только потому, что человек происходит от обезьяны, он, подсудимый, попал в толпу, что затевала восстание. Не идею, а примитивное обезьянничанье называет он причиной преступления. — А теперь?