Сибирские огни, 1977, №10
ля, требуют вашей смерти. Законы и прокурор. Вам было бы достойней склонить голову. Просите! ■— В этом городе у меня другая задача, господин председатель. — Взываю к вашему благоразумию. — Что ж, тогда прошу: обретите чувство трезвости. И не переби вайте. Ваша песенка спета, председатель! Этого хочет история. И не вы, а я, я здесь судья! Я предоставляю вам последнее слово! И вам, госпо дин прокурор! — Извините, мадам, но... Пальцы председателя тянутся к колокольчику. — Мадам — не то обращение. Поберегите его для дамы, что прода ет вам вечерних девочек. — Вы сказали... — Я — ваше возмездие! Это я сказала! Любезное, без морщин, розовое лицо становится еще любезнее. Председатель жмурится, делает головой с боку на бок, как бы определяя наиболее удобную позицию для любования, и поднимает руку с коло кольчиком. Немой знак. Из шеренги черных гусар, что недвижимо стоят за спинами судей с оголенными кривыми шашками, в белых кавказских башлыках за пле чами и в белых же портупеях, отделяется крайний слева и, с треском вогнав шашку в ножны, щелкает каблуками: он ждет приказания. Рука с колокольчиком замирает. — Впрочем... Председатель возвращает колокольчик на стол: команда отменена. Гусар обнажает клинок и встает в шеренгу. — Прокурор Мышецкий! — Голова председателя никнет под т яж е стью почтительности и внимания.— Благоволите заключить, господин прокурор, по поводу беспрецедентной выходки подсудимой. Слегка присыпанный снегом седины, Мышецкий поднимает над сто ликом щегольски подхваченную крутую грудь, золотого Георгия, золо тые погоны, гроздь аксельбантов. — Честь имею, господа судьи,— говорит он,— предъявить вашему вниманию нижеследующее резюме. Подсудимая заслуживает изгнания из з ал а суда как лицо, презревшее не только формы, но и дух судебного обряда. Поскольку, однако, задачей военно-полевого присутствия остает ся лишь выслушать последнее слово ее однодельца, полагал бы возмож ным оставить ее в зале. Надеюсь при этом, что выпад подсудимой будет брошен на весы справедливости, как еще одно свидетельство ее беспре дельной враждебности всему, что так дорого истинно русскому сердцу. Белые судят красных. Город, где это происходит, совсем мал, но пишется-громко-т-Городи- ща. Превосходная степень, да еще и во множественном числе. На деле же это два рабочих поселка, по одну и по другую сторону железнодо рожной линии: Деповской и Порт-Артур. В Деповском восемь коротень ких улиц, в Порт-Артуре— четыре. Знают эти улицы и зовут по номерам, как в Нью-Йорке: 1-я, 2-я, 3-я. На том конце, что смотрит на запад,— пустырь, море седой полыни, едкое курево свалочных костров и, наконец, воинский пункт: голые, без абажуров электрические лампоч ки, жидкая их позолоть на дощатой платформе. За платформой— ка зармы, плац, стрельбище. На восточном же конце — лесная грива. Тут, в тихом, темном кедраче, в соснах прячет свой золотой крест старенький бодренький скиток, с песочком у крыльца, с дорогими колоколами, с ли ками искусного старого письма. Город то и дело мешается с деревней.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2