Сибирские огни, 1977, №10

повинуется, чтобы повторить кощунственные слова, которые вы находите в своем лексиконе для помазанника божьего. Возьмите письмо. Я воз­ вращаю его вам в надежде, что вы прочтете его еще раз холодным разумом и, осудив себя, предадите огню. Я — ваш невольный сообщник. Если все это откроется, я буду висеть с вами на одной перекладине... Моя фамилия Дремов. Поклонитесь отцу от моего жмени. Хотелось бы верить, это напомнит ему молодые годы и что-то еще. 2 Летом шестнадцатого Мышецкий снова был во Франции. Русские войска, с которыми он прибыл, имели своей миссией «оборонять Фран­ цию, как Россию», и оттого улицы и площади Марселя были полны ли ­ кования. Девчонки в круглых шляпках с вялыми падающими полями несли в вытянутых над собой руках синие, красные, желтые и белые ша ­ ры, визжали от восторга, топали. Мальчишки мчались впереди и сзади колонн, с панелей, из открытых окон аплодировали улыбающиеся дамы и господа, на торцовке у поребриков красовались гордые гренадеры с непривычно длинными ружьями и с такими же непривычно длинными штыками, с нерусской манерой держать ружья в церемониале... У Мышецкого было такое чувство, будто он шагал в колонне Робес­ пьера или Марата, а ликование французов, цветы, улыбки, обнаженные головы, музыка, визг, синие, красные, желтые и белые шары, гренадеры с лаковыми ремешками под подбородком, словом, все эти знаки распо­ ложения и восторгов выражают солидарность толпы с революцией. Он любил Францию и был счастлив от сознания, что стал ее воином. К тому времени Мышецкий открыл для себя новый мир — русского солдата. Сам солдат, прикованный к неоглядной галере войны, он толь­ ко и делал, что подымал св'ое изнуряющее весло. Он не мог не подымать своего весла, так как его безостановочно подымали многие руки. С сол­ датами он делил хлеб и оружие, победы и поражения, табак, тишину, суровый приют окопа, и теперь многое измерял той мудрой солдатской меркой, которую кладут без суеты, с дужш,, а кой-кто и с крестным знамением. Царь — проклятье России. Мышецкий все чаще и чаще думал о революции. Дум ал и стра­ шился ее. День шестой после суда 1 Разделенное горе — полгоря, разделенная радость — две радости. Сначала было горе, одно горе — четыре гробовых стены, обступив­ шие ее «именем Верховного правления». Потом пришла радость, так как пришло дело, которое она теперь делала. Раньше сюда радость не при­ ходила. Никогда и ни к кому. Одиночка, которую Мышецкий называл трагическим перепутьем к богу, а Галактион — шешнадцатой Могилев­ ской, имела еще и третье н а з в ани е— вечная смертная. Тут всегда томи­ лись вычеркнутые из жизни. И только они. Нелепое сочетание этих по