Сибирские огни, 1977, №9
Значит, до сих пор тоже помнит брат,— наверное, без стыда уже и без гнева, а так вот — сердцем, раненным когда-то войной, памятью, в которой главное — не личная твоя беда — беда общая... Вздохнувший Котельников снова почувствовал острую свою вину, в которой несколько лет назад мягко укорил его брат: почему он ни одно го из сыновей не назвал именем погибшего их отца?.. У самого у него, у старшего, были три дочери. Матюша оборвал песню, сказал так, словно давно уже собирался, и вот его, наконец, прорвало: — Все перед Иван Лукьянычем виноваты... все-е! Котельников очнулся. Голос у Матюши звучал вызывающе, и он невольно спросил: — Почему— все?.. Почему — виноваты? — И Алекса Байдин, и Серега Маханов, и Никола Севергин, его, правда, самого потом убило,— положив кисть на меха тальянки, Матю ша загибал пальцы.— Костюшка Чернопазов... кто там еще был? Да все наши! Котельников только плечами пожал: сложно, мол. — Все^х вместе брали,— Матюша разогнул крючковатые свои паль цы, выставил худую руку.— Землячество... так и служили... Миномет чики... Ну, мы помоложе, вроде еще ребята, а Талызин Иван Лукьяныч, Ванька тогда... Ваня. Он постарше был, у него тогда уже два сына... Ну, а мы каждый раз смеяться с него. Не то, что он прятался, слышь, Андре ич?.. Он не прятался никогда. А так, вроде зря не хотел рисковать... А оно, видишь, как назло всегда бывает... всю жизнь без ноги... До говорились сразу... Ну, и кто остался живой, помогали ему всегда. И по хозяйству, и так... Серега Маханов, правда, с Мутной уехал, а я, ви дишь... то детей много, а то... Он любил меня, Иван Лукьяныч, ботинки вместе всегда покупали, а это вот в душу как взошло. Все виноваты, а я, может, больше всех... Плыву теперь! Снизу шел холод, разом ощутивший его Котельников перевалился на бедро и оперся на руку, а когда опять взглянул на Матюшу, тот пил уже из новой бутылки. — Откуда у тебя? — Хо! — голос у Матюши опять был дурашливый.— А ты думал, это уже и все? He-а! Слышь, Андреич? Мне тут подвезло. Не было б не счастья, дак... Штаны искал, да и нашел деньги, что от меня прятала! Котельников встал, пошел к обрыву. Долго стоял на берегу, смотрел на реку. Когда он обернулся, Матюша спал у догоревшего костерка, а рядом с ним, вытянув морду на передних лапах, лежала рыжая собака, смот рела на него большими, навыкате, глазами. Котельников опять глянул на пустынную реку, потом обернулся, по вел глазами по кронам почти облетевших осокорей, с которых продол жали неслышно падать последние листья; глянул в небо, едва заметно окрашенное на том берегу размытою предзакатной зеленью, потом сно ва увидал качнувшуюся на черной воде старую, с лужицей около кормы мокрую лодку, на этот холодно застывший, одинокий на ней мотор, и ему, как это иногда бывает, стало вдруг удивительно: зачем он тут?.. Как он сюда попал? Почему не уехал с Прохорцевым?.. И кто для него этот жалкий пропойца? Почему они вместе? И откуда-то из глубины, когда он так спрашивал себя, медленно явилось высокое и отчего-то горькое для него сейчас старинное слово: с о о т е ч е с т в е н н и к .
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2