Сибирские огни, 1977, №9

— Нет, Котельников, абсолютно никак. Ясно, что предназначено все это было начальнику участка Мизги- леву, но по обидной какой-то случайности досталось Вике. — А тебе никогда не кажется, такого заботит лишь то, чтобы дру­ гие не видели, что там у него внутри? А сам он готов держать в себе и обман, выходит, и грязь... Котельников неожиданно накалился, Вика, у которой на работе в те дни не ладилось, тоже не удержалась, вспыхнула, и между ними про­ неслась короткая, как серия электрических разрядов, перепалка, в ко­ торой главную роль играли уже не слова, не смысл, а только интонация: «Ты так думаешь?!» — «Извини меня, именно так!» — «Ну, что ж, дож­ далась — спасибо тебе!» — «Ничего не поделаешь — пожалуйста!» Или тут важнее остального был все-таки смысл? Вообще-то, если на то пошло, Котельников, твердо убежденный в неопровержимости этого своего вывода, в глубине.души всегда верил, что к Вике он не имеет ни малейшего отношения, что она-то как раз и есть то самое подтверждающее правило счастливое исключение... Так просто Вика не могла ему изменить. Для этого нужен был та­ кой человек, как Вадим Смирнов. Для самого Котельникова он был сперва дружеским голосом... Этот мягко рокочущий голос настойчиво звал его из темноты, и Котель­ ников сразу привык к этому голосу, его ему стало не хватать. Потом он увидел выплывшие из тумана пристальные глаза, которые смотрели на него дружески и сердито, внушали надежду, однако готовы были сде­ латься и строже, и укорить в слабости, и приказать ему из последних держаться... Была широкая и уверенная ладонь — когда она лежала на похудевшей руке Котельникова, ему казалось, что вместе с теплом ис­ ходит от нее, проникает и в тело, и в душу спокойная животворящая сила... Как раз в это время Вадиму стукнуло пятьдесят, он был на четыр­ надцать лет старще, но, несмотря на возраст, в нем было что-то от маль­ чишки, и они быстро и откровенно горячо подружились. Потом, когда Котельникову уже можно было ходить, сколько долгих вечеров провели они в ординаторской, и им никогда не было скучно, и никогда не надое­ дало ни говорить, ни просто молчать. Войну Котельников не помнил, помнил только послевоенную разру­ ху, но все, что пережили другие, старше него, было для него свято. Книжной правде о войне он всегда предпочитал бесхитростные и рез­ кие, как треск рубахи на груди, рассказы фронтовиков, и в этом смысле повезло им обоим: Котельников любил расспрашивать не меньше, чем Смирнов припоминать. Было так, словно издалека, из сегодня, оба они теперь внимательно всматривались в поведение того мальчишки, кото­ рый семнадцати лет пошел в летную школу, а в двадцать с небольшим, уже в звании капитана, имея за плечами полторы сотни боевых вылетов на «бомбере», был сбит над Эстонией, и больше года потом провел в одном из самых страшных концлагерей. — А ты знаешь, что докторский стаж мне надо начислять еще от­ туда? Потому что я там начал практиковать. В немецком лагере. — П р а к т и к о в а ть? — Не придирайся! Если хочешь — просто лечить. — Тебя взяли в лазарет? — Мне нравится твоя наивность! Откуда лазарет? От сырости? Просто сам. Я тогда молодой был. И очень верил, что надо только захо­ теть и — все возможно. Я стал присматриваться к людям: все получают одинаковую пайку, но на одного глянешь, и сразу по глазам видать, что человеком остался, а другой вроде и телом поздоровей, а на человека, слушай, уже не похож. Я и стану говорить: что это ты, дружок, совсем