Сибирские огни, 1977, №9
— Это Феня-те? Чернобаиха? f — Из дому идет в пимах, а в конторе их снимает, и весь день — босиком. И полы мыла, и в стайку за дровами — через двор. У нас тог да бухгалтером работал Щербаков. Из старых специалистов. Острый такой, все ему, бывало, интересно. Взял да и остановил ее посреди дво ра, когда с дровами шла, заговорил с ней: а сколь, мол, интересно, на снегу босиком-то выдержит? А она как пошла с ним лясы, как пошла, он уже и не рад, никак не отцепится, стоит, ежится в одном пинжачке... Это он уже сам рассказывал, когда слег, да наши, монашенские, прове дывать забегали. Вот чертова баба, говорит, чуть было совсем не за студила... Ты чего sto, баушка? Марья Даниловна поправила в кудельнице шерсть, взяла в руки веретено, но сучить не стала, а так и сидела, пригорюнившись. — Это-Те когда во время войны приехали к нам немцы из По- воложья... Стали на квартиру и к ней, к Фене. Отец и три девочки у его, без матери, одна другой меньше. Он на участке хлеб возил, отец-то их, а потом весна, он ехал через Терсь, а она под им тронулась. Он со льдины на льдину да спасся, а лошадка с санями так вниз и поплыла, понесло ее, а в санях ларь с хлебом. Он, бедный, до того перепугался, что на конюшню прибежал да тут же на вожжах и повесился... А льди на к берегу подплыла, лошадь выскочила, и сани целы, и ларь вынесла. Все как есть. Да тоже в конюшню, да стала перед им и-голову, сказы вают, опустила, ровно все понимат... Котельников смотрел то на Марью Даниловну, а то на деда. Тот сидел молча, крупною своею рукой приглаживал вмятины на старой клеенке, потом замер и голову слегка наклонил, словно к чему прислу шался. — Дак она, Феня, что? Немцы-те, земляки, хотели девчушек по семьям разобрать, а Феня упросила у нее всех вместе оставить. Ж а лостливая была. У самой еще двое младшеньких, а за старшего уже бумагу получила и за мужа бумагу. А какая там пензия — простой боец! И у девчушек — ни пензии, ничего. А не выходила? Не вырастила? Только и того, что с сумой не видели. Только с ее здоровьем и можно, что она с ими пережила. Ох, она, и правда, здоровая... Это меньшень кая, что в Осиновой живет за Петькой Гулявиным, рассказывала. Она ее, Феня, все Лидой, а она не Лида, а по-ихнему — Линда... Сейчас Фе не пора— это ей, считай, сколько? Все на русской печке дома лежит. Слезет, говорит, и пошла себе по снегу босиком, а потом обратно вле зает, становится н» раскаленную плитку, и хоть бы что. Лида эта ска зывает: мама, кричу ей, мама! Так и ноги спалить недолго. А она: да уже память, детка, плохая, уже и не помню, давно ты либо нет про топила? Дед повел бородой на черное от теми на улице, выходившее на реку окно: — Лодка, однако. Марья Даниловна выпростала' из-под косынки ухо, и Котельников тоже притих и насторожил слух, однако не уловил ничего, кроме ров ного тиканья настенных часов в другой комнате. — Не слышно вроде. — А перестал. — Кто сейчас станет ночью скрестись? Помолчали, и Марья Даниловна, опять запустившая веретено, не громко начала: . — Федя, сказывают, Богер «немтун» купил — совсем тихонечко тукает... — А ты не знаешь, Андреич, как он зимою нынче мишку взял? И опять слышались медленные голоса, кружилось неслышно вере
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2