Сибирские огни, 1977, №9
ленных лодок, и р^бая на перекате речная излучина с пестрою поймой, за которой опять уступами поднималась сизая от тумана и еще глухая, несмотря на высокое солнце, тайга... Но подробностей он как будто н^ замечал, никакая из них не занимала Котельникова — ему нужен был весь этот густо расцвеченный осенними красками почти безбрежный окоем, над которым тонко голубело тихое и ясное небо. Поднимался он медленно и почти не устал, но ему захотелось по сидеть, и он шагнул к невысокому пню, на котором отдыхал тут и вчера, и позавчера. Ружье он положил на колени и сперва только ощущал под руками острый металлический холодок/а потом посмотрел на него и, продолжая глядеть, задумался. Купить его-помог Котельникову дедов сын Михаил, служивший в прапорщиках у ракетчиков, это он ему однажды сказал: «Старинная пушка есть у одного нашего лейтенанта. Почти сто лет ей. Восьмой ка либр. Батя у него — ружья собирал, а ему — зачем? Хочет себе хороший транзистор...» — «И сколько он за него?» — «А полторы сотни». Подогретый рассказами о красоте ружья, Котельников, наконец, по ехал к ракетчикам, и по дороге туда начальник участка механизации Уздеев, старый его товарищ и признанный на стройке охотник, под толкнул его плечом и протянул руку: «Давай сюда гроши».— «Это поче му?»— «Ты торговаться не.умеешь, Андреич,— я тебя, брат, по оператив кам давно понял. Какой срок на тебя ни взвали, такой и прешь... Так дело не пойдет. Кто его знает, что там еще за невидаль». Он усмехнулся, отдал деньги, и Уздеев, пока лейтенант ходил за ружьем, все поглядывал на него будто свысока, все щурил узенькие гла за: наблюдай, мол, пока я живой,— учись! Но потом, когда лейтенант достал из потертого, толстой кожи, чехла стволы и приклад, когда не очень умело собрал ружье, всегда спокойный Уздеев заволновался и сперва взял в руки набитый пузатыми гильзами патронташ из такой же, как и чехол, грубой кожи, на плечо себе повесил ягдташ, который лейте нант давал впридачу, а потом на доминошный столик в беседке выложил децьги, прихлопнул по ним пальцами и тут же взял Котельникова за ру ку, потащил за собой: «Надо нам, брат, спешить, а то, я гляжу, ты на процедуры на свои опоздаешь...» И ружье они рассматривали, сидя в газике рядком позади шофера, то и дело отбирали его друг у друга, поворачивали стволами то в одну, то в другую сторону... Стволы быйи витые, дамасской стали, темно-серые, с коричневатыми разводами; тугие, словно только от мастера, курки с красивой насечкой напоминали откинутые в стремительном порыве конские головы; на щеч ках с той и с другой стороны ярко рыжела только чуть подтертая с краев позолота — два вспугнутых, готовых взлететь с воды гуся, замерший на ветке глухарь и бегущий заяц. Шейка приклада у ружья сперва казалась излишне тонкою, но тугая путаница узлов и извивов, которые прятались в глухой, потемнее орехового цвета полированной глубине ложа, говори ла о крепости дерева, которое поддалось времени меньше, чем тонкая костяная планка на тыльной стороне или металлический кругляшок с монограммой на гребне приклада,— этот был истерт до того, что буквы на вензелях, как ни пытались, разгадать они так'и не смогли. Штучное это ружье сделано было в 1880 году в Ростове-на-Дону, на планке между стволами, поближе к замку, стояла фамилия оружейника— И. Пруша, и сперва Котельников подумал, что оно пришлось ему по ду ше только из-за того, что любил всякую искусную и добротную работу, и только потом, когда долгими осенними вечерами он и не раз, и не два подержал его в руках и хорошенько к нему присмотрелся, ему вдруг ста ло чудиться другое...
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2