Сибирские огни, 1977, №9

сознание бесшумно реяло над ним на своих мягко помаргивающих крыльях... Я не возразил тебе, Петр, только оба мы тогда, сидевшие за аэро- флотовским столиком в ресторане, судили неправедно — а не грех нам? Помнишь, я еще спросил тебя, и ты потом после войны был на Севере или нет, и ты ответил, что тут тебе повезло. Я тогда не знал, зачем это мне, понял только сейчас. Ну и что, что он несчастную пятерку эту за­ жал, ему сейчас, как ребенку, машину хочется — знаешь ли, ему, пожа­ луй, до сих пор не хватает многого, чего тогда был лишен, что ж, они, врачи, разве не люди, разве нет у них тоже комплексов — думаешь, по­ чему он все навязывает мне девчонку? Да потому, что и тут сам Вадим когда-то был обделен... Но почему мы теперь должны ему ставить в строку мелочь или какой житейский заскок, а не то проявление вели­ чия— а разве его не было, а, Петр? Ты сам тогда о победе, что запла­ чено за нее было дорогой ценой, все так и кто-то лег в землю, а другой жив остался, только душу свою в целости сберечь не сумел, оставил на войне лучшее, что в ней, в душе его было, а как иначе — это, мол, у Ко­ тельникова после травмы невроз, а разве не было его в сорок шестом у того мордатого и рыжего парня, который в очереди за хлебом прищемил костылями пальцы моему брату? Потом ушел Петр, остался один, задумавшись, сидеть за аэрофло- товским столиком, а Котельников сказал уже родной своей жене, своей Вике: ты прости! Разве я такая уж сволочь, разве не понимаю, что ты тогда пережила, когда я лежал без сознания, и что сделала для меня, и чего тебе стоит твое сегодняшнее спокойствие, а как же — ты только такою и ходи, такая красивая и такая гордая, а я тут как-нибудь пе­ ребьюсь, и все у нас будет хорошо... Сугревушка, сказал он ей,— моя теплая! Конечно же, ты ни при чем, я палец, руку готов на отсеченье,— . это просто бывают у человека такие моменты, когда не поможет ему ни родная жена и ни местком, не помогут ни толковые врачи и ни лучшие друзья — он должен спасти себя только сам, и вся надежда его на соб­ ственную душу, чего в ней больше — добра? Зла?,. Ты обо мне не бес­ покойся, я тут на зеленое гляжу, на лучший цвет на земле, поднаберусь кислорода, и, если что чуток и разладилось, снова скоро закрутится, как обычно, потому что запас прочности у нас будь здоров, и это, что мучает меня, все рассеется, ты знаешь, надо мне будет, пожалуй, с Ра- стихиным потолковать, с профессором, он мудрый мужичок, знает про Савватия и Зосиму, и у него есть американская машинка, купили на зо­ лото, жаль только, что я к нему работать не пойду — это что ж, станем мы с ним сидеть на кафедре, станем над великими проблемами куме­ кать, а на Авдеевке все так и будет по тому самому знаменитому рос­ сийскому способу? Да и потом куда мне, дед любил говорить, Котель­ никовы несколько веков по металлу, уйти грех, вот только надо мне точно насчет опорного кольца — выдержат проушины «грушу» или не выдержат. Это надо знать, что стараешься не зря, позарез надо — или и тут тебе тоже остается только одно: достойно делать все дело, а там, как выйдет... Растихин меня бережет, об этом он сейчас ни за что не станет, ну, что ж, мы с ним пока о другом, мы пока обо мне с ним по­ толкуем, мы все разложим по полочкам, а потом эта импортная машина выдаст решение, хотя я и так все знаю наперед: просто такое случается, когда однажды тебя вдруг клюнет тот самый петух, и ты вдруг разом поймешь настоящую цену всему живому, и сердце тебе, как пуля навы­ лет, пробьет любовью, и оно станет сочиться и сочиться, и захочется, чтобы все мы лучше были и чище — потом-то ты привыкнешь к этому своему состоянью, но сперва, когда уловишь, как тоненькой струйкой сочится сердце, такую чувствуешь боль... Ничего! — сказал он ей.— Что-то потом пройдет совсем, а к чему-то другому я скоро совсем при-