Сибирские огни, 1977, №8

/ \ . оседал тут, замирая, крошечный смерч. Порог двери расположен выше, чем подоконник, а сама дверь не хочет входить туда,— приглашая к это­ му как бы и посетителей,— куда ей бы следовало все-таки входить до­ вольно плотно. Одно окно распространилось в ширину, другое больше в длину, будто они яростно поссорились, да так и застыли в гневе. С потол­ ка, выпученного и словно бы беременного, свисает на шнуре, засиженном мухами, электрическая лампочка, причем у лампочки такой вид, будто ей велено осветить луну. На полу, в модном для данного города беспорядке, валяется имуще­ ство кассира: несколько фанерных чемоданов, тюфяки, одеяла. Треногий стол у окна качается, как бы сожалея, что не рассыпался при последнем землетрясении. Перед столом, точно солдат перед генералом, вытянулся высокий стул, такой высокий, что даже самый высокий человек не смо­ жет дотянуться с него до стола. Придется сознаться, что строитель комнаты обладал талантом. Д а ­ же беглый взгляд на нее создает полное настроение, необходимое для того, чтобы понять старый азиатский город,— да и к тому же комната расположена во дворе домика, который стоит на одном из недостроенных проспектов, упирающихся в Старый Город, и, таким образом, комната, являясь комнатой, в то же время как бы осуществляет собой увертюру к Старому Городу. Но так как наше время не аплодирует унылым увертю­ рам, то для надежды на'появление в увертюре иных нот, вы найдете во дворе домика легонький гаражишко, некую тень культуры,— где недавно еще стояла машина главного инженера, строившего одну из громадин на проспекте Навои. Если б вы ударили поленом или табуретом в темное пятно, зияющее в углу комнаты,— кирпичи бы вывалились, и перед вами мелькнул бы гаражик. Не делайте глупостей: на дворе сырой февраль 1942 года. День. В комнате ОБЕРТЫНСДИИ и УМАР АЛИЕВ. Чтобы компенсировать некоторую хаотичность в построении дейст­ вия, я предложу вашему вниманию в абсолютно точных классических формах внешнее и внутреннее описание многих людей, и начну с двух негодяев. ОБЕРТЫНСКИЙ — щеголь. У него аппетит к одежде, но нет дарова­ ния ее носить, так что и пиджак и брюки его висят на нем, словно они из резины; хорошо сшитые ботинки обличают не вкус их обладателя, а то, что продававший их сильно нуждался. В руке он держит поношенные лайковые перчатки, которыми он время от времени касается белокурых своих усиков. Он — нахал. У него нередкое качество, нравящееся мно­ гим: он способен создать вокруг своего имени и своих поступков такой грохот, будто он ведет артиллерию на параде. Но стоит его слегка встряхнуть, Обертынский вместо грохота артиллерии внезапно станет издавать тихое звяканье больничных склянок, и это вовсе не оттого, что ему больно, а оттого, что он трус. УМАР АЛИЕВ мало походит на своего патрона. Бывают экстракты из сочинений,— так и Умар Алиев представляет из себя выдержку из всех подлецов и проходимцев, удивляешься только, почему он так экстеррито­ риален, разве потому, что для него еще не изготовлено достаточное ко­ личество взрывчатого вещества, ибо собой он громаден, жилист и, ка­ жется, суставы у него из железа. Да и голос у него соответственный,— когда он говорит, голос у него вздрагивает из уважения к самому себе. Но когда он слушает других — у него привычка, свойственная многим: лицо делается таким, словно бы он пьет уксус. Сказав фразу, он судо­ рожно сжимает челюсти, и людям чудится, что он словно бы прячет нож в рот. На нем темный, как теперь носят, халат; из-под халата видна ши­ рокая волосатая грудь; на ногах валенки, обитые рыжей резиной, отчего