Сибирские огни, 1977, №8

— А как же, сестра в деревне, только старенькая, на похороны не поедет. Какая-то подруга, еще с молодых лет. И ей помогала. Год назад подругу в дом престарелых устроила. Все ж чуяла, поди, свой час. Таких, чтоб она помогала,— много, а вот чтоб ей — никого. Ну, да и правду сказать — не нуждалась она. Самостоятельная наша Акимовна. Вот, Маша, в этом ящике стола — письма, там, наверное, и дочерин ад­ рес. Фамилию я помню: Маркушина Рева Матвеевна. — Что за имя Рева? — удивилась Журавлева. — Сокращенное. Полностью-то — Революция. Тогда так называли, а она, знаете ведь, какая всю жизнь была — идейная! «Столько лет вместе работали,— подумала Мария,— а ничего про ее личный, домашний мир не знала. Не впускала она в него... А я-то раз­ ве впускаю?.. Да надо ли?! Это -— твое, остается и уходит с тобой...» Мария оглядела пустые стены. И все же был у нее свой мир. Кто-то же писал ей письма... Прилетела с Камчатки со своей взрослой дочерью на похороны дочь Степанчиковой Рита Матвеевна (имя Рева она сменила на Риту). Краси­ вая, в черном дорогом платье, с черным кружевом на плечах, Рита Матвеевна всем своим обликом была чужда духу Степанчиковой. Внучка Тоня, высокая девушка, с тонкой талией и широкими прямо­ угольными плечами, как у Степанчиковой, и лицом походила на бабку: такой же высокий лоб, крупный нос, квадратный тяжелый подбородок. Но чистая, свежая кожа, блеск глаз, яркий румянец делали ее привле­ кательной. — Вот какой была Степанчикова в молодости,— сказала Римма. — Я знала ее двадцать лет, но молодой не помню, мне всегда она казалась старой,— в раздумье проговорила Мария. В красном уголке, где три дня назад Степанчикова сидела на своем последнем в жизни собрании,— теперь она, непривычно молчаливая и безучастная, лежала, окруженная цветами и венками. Мария что-то делала, ее поминутно, как председателя комиссии по похоронам, о чем-то спрашивали, и она распоряжалась. Раз поймала се­ бя на мысли — «надо посоветоваться со Степанчиковой». Поднялась на сцену и уткнулась в пыльную портьеру. Ей казалось, поплачет — и станет полегче, но слез не было, только почти физическая тяжесть на сердце, как камень. У окна, закрыв лицо ладонями, стояла Руфа, а чуть поодаль, видимо, не решаясь подойти к ней,— Славка. Она увидела всех сразу — темную, разноцветную толпу и каждого в отдельности: статную фигуру дочери Степанчиковой, ее неподвижное лицо, хмурое и какое-то удивленное ли­ цо внучки Степанчиковой; у гроба в почетном карауле — подтянутого Егора и торжественного Захара Ивановича. Пришли все, кто уже был на пенсии, и какие-то незнакомые старики и старухи, они стояли групп­ кой, мужчины в старомодных, с подкладными плечами пиджаках, кото­ рые, видимо, хранились в шифоньерах от одного торжественного случая до другого. Почти у всех на груди либо орденские планки, либо ордена и медали. Они не плакали, не переговаривались, они молча прощались. О чем они думали? Вспоминали ли веселую, удалую комсомолку в юнг- штурмовке—-Дуню? Или непримиримого и бескомпромиссного партийца товарища Степанчикову? Человека, не знавшего слово — «выгодно»? А может, они думали о том, что скоро и им в последнюю путь-дорогу со­ бираться? Во всяком случае, ничего этого нельзя было прочесть на их поблекших, морщинистых лицах, которые чем-то, возможно старостью, делали их похожими. К Марии подошел Каргин, провел рукой по наголо бритой голове. — Кто же мог предполагать,— с некоторым смущением про­ говорил он.