Сибирские огни, 1977, №8

играть его совсем не легко. В одной из своих бесед со слушателями Высших ре­ жиссерских курсов при Государственном институте театрального искусства им. А. В. Луначарского драматург в шутку называл себя многостаночником: он одновременно работал сразу над тремя пьесами. Как он умудрялся это делать? А вот как. В твор­ ческой работе обязательно наступает мо­ мент, когда нужно отложить начатую пьесу и хотя бы ненадолго создать «дистанцию времени». Если прежде драматург пол­ ностью отключался от работы, то теперь, отложив одну пьесу, тотчас принимался за следующую. В итоге из-под его пера почти одновременно появлялись три пьесы кря­ ду. Признание ценное и для режиссера, и для актеров. «Обойма», заложенная авто­ ром одновременно, неизбежно приобретала некоторую общность идейно-тематической основы, играть пьесы этого цикла нужно, очевидно, в едином стилистическом ключе, но все по-разному. Как? Вопрос трудный. Сам драматург уверяет, что всякий раз, от­ правляясь на премьеру своей новой пьесы, сгорает от любопытства — как-то разрешил сценически задачу режиссер, как сыгра­ ют артисты. А. Арбузов всегда ожидал и от режиссера, и от актеров самостоя­ тельного творческого вклада в сценическое создание. Когда смотришь у пушкинцев «Сказки старого Арбата», то вопроса — а можно ли сыграть Балясникова, Блохина, Толстячка иначе? — вроде бы и не существует. Играть нужно вот так же предельно правдиво, предельно ярко и, в-третьих, озорно, им­ провизационно. Подобно тому, как поступал И. Горбачев в роли Виля, ’мастера Пушкин­ ского театра умело и безжалостно снимают акценты со всего, кроме самого главного, во имя этого самого главного. На поверку оказывается, что веселость, озорство, чу­ дачества героев Арбузова живут в спектак­ ле лишь до той поры, пока не вступит в силу главное, самое важное, основное — то, что меняет судьбы и воззрения на жизнь. Оказывается, что главный акцент всегда на грустном, пронзающем, серьезном. Новосибирцы встречали Ю. Толубеева аплодисментами. А потом долго и нетерпе­ ливо ждали, когда же прославленный ар­ тист развернется во всю ширь, заполонит собой сцену, станет главным действующим лицом, в центре событий. Но Толубеев— Блохин ровным счетом ничего не делал, чтобы выделиться. Он .все время занимался какими-то делами, хлопотал по хозяйству, что-то сортировал, готовил холостяцкую еду, пытался вязать на спицах. Да'ещ е всей душой стремился внушить своему другу Балясникову, замечательному мастеру ку­ кол, что ему совершенно необходимо от­ дохнуть, «сосредоточиться». Так и пребывал Блохин в непрерывных заботах о друге, доб­ ровольно избрав для себя судьбу человека «на вторых ролях». Правда, для веселья, для компании он готов пошутить, повыкру- тасничать. Умеет изобразить уморительную обезьяну, а то приставит к глазам пова­ решку на манер лорнета или подвяжет женский фартук, наденет пиджак не по росту, подвыпив, будет старательно и очень забавно искать ногой ступеньку стремянки. Но все, что ни делал бы Блохин—Толубеев, все это делается легко, непринужденно, иг­ раючи. Все это еще не главное. Но вдруг... Этим «вдруг» как раз и пора­ жают большие мастера Пушкинского теат­ ра!.. Вдруг в жизнь милого, доброго чуда- ка-вдовца вошла молодая женщина. Нет, не в качестве любимой, а как идеал, как сим­ вол красоты и вечно влекущей молодости. Блохин преображается, становится одухо­ творенным, почти поэтом. Новый красивый костюм на нем — лишь внешняя деталь об­ щей перемены. Настает час неизбежной разлуки. Ничего не говорит Блохин покидающей дом Вик- тоше, только про этот вот новый костюм, который теперь ему «уже больше ни к че­ му». Вот и все, что совсем простенько ска­ зал в эту минуту старый человек. Но за простыми наивными словами—Вся боль рас­ ставания и радость обретения. Блохин—То­ лубеев счастлив оттого, что в его жизни были эти часы радости, без них жизнь бы­ ла бы тусклой. Пережив свою затаенную драму, он становится богаче, мудрее. Так, роль «наперсника», человека «на вторых ролях», в исполнении большого мастера стала открытием глубин неповторимого ха­ рактера. Если у Ю. Толубеева роль Блохина вызы­ вает раздумия на тему «печаль моя светла», то образ Балясникова у Б. Фрейндлиха за­ ставляет думать о значении очистительной грозы в творчестве художника. Балясни­ ков—Фрейндлих натура яркая, со взрывча­ тым темпераментом, с причудами и капри­ зами. Встреча с Виктошей, чувство, вызван­ ное этой необыкновенной, сердечной и поэтичной девушкой, лучше всякого отпу­ ска, запланированной поездки по Волге, помогла мастеру кукол «сосредоточиться», пережить творческий кризис и создать свой шедевр. Артист играет непринужден­ но, иногда кажется, что он вообще ничего не делает, а просто по натуре вот такой — по-детски непосредственный, иногда взбал­ мошный, чаще неистово увлекающийся и неизменно мягкосердечный, верный в своих привязанностях. «Гроза» над Балясниковым разразилась в минуту решающего объясне­ ния с Виктошей. По ошибке приняв деви­ ческую откровенность за признание в люб­ ви, он, жаждавший этих слов и не верящий в их возможность, вдруг весь как-то обмяк. Потом, через секунду, он торжествует, вы­ прямляется, вдохновением сверкают глаза. Вино из бокала фонтаном взлетает вверх. Раскрытым ртом, разгоряченным лицом ло­ вит брызги триумфатор, а бокал — об пол! Но пройдет всего несколько сценических мгновений, и Балясников откажется от свое­ го мифического счастья, разум возьмет верх. Эти несколько мгновений у Б. Фрейн­ длиха прекрасны, наполнены напряженной внутренней жизнью. Осознание истины при­ носит боль, потом стыд, наконец — твер­ дость решенного и радость победы над самим собой. Всей душой веришь, что гро­ за, разразившаяся над Балясниковым, при­ несет ему новые творческие открытия.