Сибирские огни, 1977, №7

ленным словам.— Ты вот что... Завтра с утра ферму у Антония принимай. Хватит! Походил он в коровьих и бабьих генералах, пусть конями по­ командует... Раз ты даже меня, горлопана, не боишься, и даже поумне^ оказалась, принимай бразды. Россия всегда бабами славилась. И тут ты права. Ну, а раз и ты сама из породистых, тебе и воз везти. А то, что еще молодая, вспоминай, когда в баню пойдешь. На работе — забудь! Если кто вздумает обидеть, дух из того вот этими кулачищами вышибу, заме- сто твоего Леньки. Шагай, Настасья. Сопровождать мобилизованных лошадей Антонию Нагайцеву дове­ лось не до самого фронта, а лишь за Урал, в одно из артиллерийских учи­ лищ, где он по доброй воле, а больше потому, что еще дома внутренне изготовился к таковой необходимости, и остался при конях, посылая до­ мой чаще посылочки с гостинцами, чем письма. Гапка раздавала сухари, сахар и печенье внукам и соседским ребя­ тишкам, а Антония непрестанно укоряла в письмах, которые под ее дик­ товку писала сноха Сонька, что ей доброе слово дороже платка или сит­ ца на юбку, какие он посылает, не прикладывая записочки. Но послуш­ ная с виду Сонька выводила на бумаге совсем другие — приветливые, сердечные слова, не желая огорчать доброго свекра. Теплой апрельской ночью сорок пятого, за две недели до начала по­ севной, нагрянул домой дед Антоний. Нагрянул потому, что не вытерпел, не дождался победного мига, замаялся с душой, пошел на поклон к начальнику. Седому, с непрестан­ но подергивающейся, обожженной левой щекой, полуоглохшему пушкарю-полковнику он только и сказал, что до смертушки хочется землицу родную помять в горсти, за плугом пройти, а потом хоть на сколько останусь при конях. Отпусти, родимый! И вот. Нагрянул. Помертвевшая от радости Гапка, сноха Сонька не знали, куда поса­ дить его, чем угостить. Наутро созвали соседей, вернувшихся с фронта по инвалидности му­ жиков, пригласили председателя Назара Севастьянова. Сын Гаврюшка уговорил зайти дружков Гиревого и Чумака, Настю Чернегину с одноно­ гим мужем Леонидом. Чинно расселись гости за столом, разлили по стаканам и кружкам самогонку из неприкосновенных до случая запасов. Мужчины уже, гомо­ ня, чокались, примеривались опрокинуть желанную чарку, как встала Настя Чернегина. — Антон Пантелеевич!.. Я, ей-богу, не меньше, чем бабка Гапка, Софья или кто другой из родни, ждала вашего возвращения... Застолье затихло, гадая, с чего бы это разговорилась немногослов­ ная, отнюдь не слабодушная Настя, не спускавшая на работе ни бабам горькой расслабляющей слезы по сложившему голову мужу, ни матерно­ го ругательства сорвавшимся с тормозов, распоясавшимся подросткам. За крутой и неуступчивый нрав остроязыкие юнцы окрестили Настю «Назаром в юбке». Настя, как бы извиняясь, оглядела притихших гостей и хозяек и дрогнувшим голосом вновь обратилась к деду Антонию: — А теперь снимите камень с души. Это из-за меня, да, из-за меня всю войну вас не было дома. Это я председателя надоумила, а потом... потом мне все это время было жалко вас, стыдно бабке Гапке и Софье на глаза показаться. Ну, и сами знаете, прошлой зимой Леонид мой вер­ нулся. Радость такая, а мне... Да что там... Настя ткнула стакан в клеенку, подкошенно села на табуретку, уро­ нив голову на руки, затряслась в подавляемом плаче. Горько веселящая влага, раскачиваясь в стакане, выплескивалась в тарелку на кроваво красневшие в ней ломти соленых арбузов.