Сибирские огни, 1977, №7

и двое начинают лепить какую-то совсем новую жизнь, пристраиваются друг к другу, как Ленка с Игорем, а всегда остается ощущение, что вы­ бор случаен, так и есть... Но тут же всплывает опасное напоминание о Зубном Враче. Таня гонит от себя мысли, зарываясь под одеяло, ища, как щенок, тепла под боком чужого, случайного, уже ненужного чело­ века, и, успокоенная этим ровным сильным теплом, засыпает. Утром Таня опоздала на работу. Сначала долго завтракали — ба­ бушка напекла оладий, и они с Сережей долго и лениво ели. Пока они ели, бабушка в чистеньком фартучке уже успела накормить вторую (ко­ торая ничего не понимает) и хлопотала на кухне, подкладывая в миску оладьи, яркие, вкусные, пахнущие. Часы-ходики на стене, за окном чис­ тенькое декабрьское.утро новосибирских предместий с соснами, деревян­ ными постройками, свежим снегом и аккуратненькие такие, целеуст­ ремленные поезда. Будничное утро в чужом доме, где вчера ее еще не знали, а сегодня кормят завтраком, потому что она, как они: руки, ноги, человек. По какому-то таинственному закону ее впустили в этот дом, и с молчаливого, хоть и недовольного, согласия она сейчас здесь тоже живет их жизнью. Они показывают ей свою жизнь, словно приглашая к себе. И она может остаться, если захочет... Таня смотрит на бабушку и вдруг говорит, следя за ее глазами, что она, бабушка, любит Сережу, оладьи ему печет, помнит его маленьким, как он за ней бегал... что он плохой-хороший, что может спиться, а мо­ жет и не спиться, что он жесток-мягок и так далее. У Сережи на лице глуповатое напряженное внимание, он не знает, радоваться ему или нет, а бабушка вдруг заплакала, не отвечая Тане и считая эти ее слова не­ пристойными, гораздо непристойнее и страшнее, чем заругаться или по лицу ударить, и ушла в комнату. — Ты мою бабку не обижай,— сказал Сережа.— У нее, кроме меня, никого нет.— И, подумав немного: — И у меня тоже, кроме нее. — А вторая? — спросила Таня. — Что вторая? Вторая уже совсем с ума сошла! От старости. — Ну, а мама же есть! — Мама живет отдельно, сколько я себя помню, она для меня не авторитет. Бабка меня вырастила, если я умру, то она будет хоронить, а если она, то я. — Понятно,— сказала Таня удовлетворенно. Значит, не зря его бабка в него вложила столько, он помнит кор­ мушку, из которой ест. — Я вообще-то не обижаю. — Все равно,— сказал Сережа, распаляясь.— Как-то ты гово­ ришь — вроде и не обидно, а все равно не так. — Ага,— сказала Таня, злясь почему-то на Сережу. Потом долго и лениво шли на остановку автобуса. По дороге Сере­ жа затащил ее на завод, где раньше работал, причем в проходной их свободно пропустили — помнили Сережу. Наверно, он специально сюда пришел — проверить, помнят его или нет. Они бродили по заводу, по его территории, закусывая хрустящим утром, голубоватым снегом, еще хранившим в своих складках ночные тени, светом костров под дымящимися пахучими машинами. Сережа ска­ зал, что раньше работал здесь в должности инженера, хотя институт бросил на втором курсе. Далеко-далеко, за пустырем, за оградой, виднелась кромка чер­ ного леса. Сережа посадил ее в автобус, сказал, что вечером будет ждать, пусть прямо домой приезжает. Таня сказала, что приедет, хотя не со­ биралась.