Сибирские огни, 1977, №7

за. У правого нет, а у левого есть. Никакой видимой связи со следующей мыслью здесь не было, но следующая мысль возникла во всем своем мрачном великолепии — она давно не видела этого Зубного Врача! Зуб ­ ного Возлюбленного! Еще через два дня Таня уже не находила себе места, вместе с тем впала в какую-то сонливость. И благодаря этому сочетанию отчаяния и тупости она придумала наилучший выход— пошла к нему в поликлинику... Она вышла из кабинета с ватным тампоном в развороченной десне. На улице прислонилась к стене, сгорбившись под взглядами прохожих. — Больно было? — спросил какой-то мальчишка и, встретив ее взгляд, состроил рожу. Она заплакала. Она вдруг вспомнила, теперь уже осознанно, теперь уже большая, вспомнила свое желание в момент паники превратиться в какого-нибудь чужого для этой паники, в чужую жизнь. Она остро поза­ видовала мальчишке. Был вечер. Розоватый снег, розоватые дома, широкая улица, по об­ леденелым дорогам катились машины... Она брела по городу, который зачем-то дал ей жизнь и следил вот уже двадцать с лишним лет холодным каменным лицом за ней, малень­ кой, потерянной, с самого нежного своего начала испуганной. Она росла, и он рос, этот город с домами, где жили чужие счастливые люди, скула-- стые и белокурые. Он рос все выше, и она на его огромных, продутых сибирскими ветрами проспектах становилась все меньше, незаметнее. Прошло еще три месяца. Наступило лето. Будь Таня натурой более богатой, будь в ее жизни еще что-то, хоть маленькое, хоть телевизор, она бы не жила так сосредоточенно иллюзией. Но в ее жизни не было т а к о ­ го телевизора. Однажды Таня шла по аллее Первомайского сквера и вдруг— он. Маленький, ниже ее,' ноги кривые, идет с сеткой, набитой продуктами. Аллея узкая, они встретились (опять чувство родственности настолько сильное, что Таня заглядывает ему в лицо, пытаясь напомнить нечто са­ мой неясное), но он странно так встал вполоборота, словно боится на нее смотреть. Лицо узкое, как у волка, золотое,-смуглое, и смотрит волком... — Здрасьте,—-сквозь зубы. — Здравствуйте. Теперь он вжимается в зелень кустов и не видит, как над виском у него (^ад седеющим виском) нависает кисть пылящих белым цветов. Кисть нависает, он ее нечаянно касается, и на лицо ему сыплется пыльца. Лицо его звенит обидой. А в собственной неуклюжести он винит Таню, потому награждает ее таким взглядом, что она фыркает и готова расхо­ хотаться ему в лицо. Она так и сделала — расхохоталась. Она вдруг увидела, как он ее видит: «Салонная штучка, красотка, вся по моде, лучше моей жены внешне, и сравнивает себя с ней, и смеется надо мной. Придумала себе каприз — меня, у самой муж-красавчик, знакомые всякие актерчики да стихоплеты, хочется новенького, думает— раз она эффектней моей жены, то я тут же кинусь к ней. Дура». Так он ее видел. Никакого воспоминания она у него не вызывала. Когда он уходил по аллее, Таня смотрела ему вслед открыто, не скрывая своего любопытства, потому что объяснить ему что-нибудь все равно не смогла бы, и, значит, можно казаться странной. Он уходил по этой аллее, на которой больше никого не было. Он любил свою жену, свою работу, самого себя в полосатом костюме, в тяжелых башмаках. Он хотел спокойно, без приключений дожить свою жизнь. И ему не надо было, чтоб Таня мешала. Или нет. Он ее отвергал не потому, что боялся неудобств, осложнений в своей хорошо налаженной жизни,—он ей просто не верил. Не было такой силы, которая могла бы убедить его. Он, навер­ но, был прав, ведь не зря все его любили — он что-то такое знал про всех,