Сибирские огни, 1977, №7

выми лицами: мы твои родные. Родные, вот странное слово. «Вот стран­ ное слово»,— шепчет она в темной тихой комнате... ...Был в ее жизни один человек. Он не был красив и молод. Он был злой, необщительный, женатый. У него не было мотоцикла, он не носил джинсов с нахальными наклейками, не любил театра. И ко всему проче­ м у— он был каким-то дальним родственником Сашки и зубным врачом. Закусив кровавую ватку, Таня слушала: — Не открывайте рот! — говорил он, моя руки, и, выглянув в кори­ дор, шипел: — Не смейте больше приходить! Столько муки и ненависти было в его голосе. И эта лампа, слепяшая И опалявшая лицо, когда за окном так невозможно близко свежий зим­ ний день. День, от которого она так глупо отказалась, придя сюда, а ведь могла быть там, за окном, в суете студеных улиц, в счастливом тепле тес­ ных комнат, делать тысячу дел, пойти в магазин и что-нибудь купить или посидеть в кафе с Ленкой, болтая обо всем на свете! О, драгоценная лег­ кость выбора, желаний! Недоступная беспечность! Она вжимается в кресло, впиваясь в холодные подлокотники, полная гадостной боли (новокаин не подействовал), и он (возлюбленный) тянет зуб, ругаясь на нее, потому что она скулит и хватает его за руки. Она вжимается в кресло, закусив ватку, во рту был вкус стерильно­ сти и памяти о боли, казалось даже, что во рту горит лампа. Ей было странно смотреть на него в белом халате. Она смотрела, не зная, куда девать чудовищно нелепую (особенно в такой обстановке) нежность, не знала, для чего пришла эта нежность и как он об этом до­ гадался. Не знала, почему он гонит ее, почему так исказилось его лицо, почему на лице боль,— ведь это ей больно, это он врач. Некрасивый зу­ бодер с кривыми ногами. Таня никак не могла объяснить своего отношения к нему. Больше всего это походило на ощущение «прошлой близости». Как если б была еще когда-то жизнь, про которую забывают в настоящей, и в той жизни он был с ней, а сейчас они случайно встретились. Но только он не хочет (именно не хочет) узнать ее. «Вспомни меня!» «Я устал». Потом только поняла всю свою жестокость, поняла жестокость его самозащиты: он жил сознательно, имея тактический и стратегический план жизни, и оттого, что так твердо, целеустремленно жил, его любили многие. В тех гостях, где она впервые увидела, как он !оворит, улыбается, слушает, увидела, как тянутся к нему, помимо своей воли, неосознанно тянутся к нему с надеждой на лтщах, что вот сейчас он скажет что-то тайное, прекрасное и удивительное. Она разозлилась. Она совершенно точно знала что ничего он не скажет, но розовеющие от необъяснимой приязни лица, обращенные к нему... но его жена, которая поглядывает на Таню свысока... но это ощущение нестерпимой знакомости чужого чело­ века. Ощущение было таким сильным, что хотелось немедленно подойти, потрогать, погладить по лицу, напомнить что-то. Это был единственный вечер счастья. Потом прошед месяц. Позже Таня удивилась, что за этот месяц ни­ чего не предпринимала, даже не пыталась его увидеть. Но это был такой удивительный месяц. Что-то нежно, томительно ныло, намечая будущую боль и это нежное, ноющее было приятным, потому что волновало. И этот месяц был преддверием счастья, не узнав которого, спокойно бы жила дальше но узнав и потеряв его, стала бы безнадежно несчастлива. Потом вдруг утром, зимой, в восемь часов, Сашка ушел на репети­ цию и она безотчетно радуясь его отсутствию, собиралась на работу, красила глаза, глядела в зеркало, вдруг увидела морщинку у левого гла