Сибирские огни, 1977, №7

Но всплывает неприятный осадок, оставшийся после вечера. Таня не хочет воспоминаний, но, наверное, виновато вино, оно будо­ ражит лежащее на самом дне памяти... ...Тесная комната, в которой они жили втроем, поздний вечер, пьяный смех отца, мама, мечущаяся по комнате с растрепанными волосами, и горящие спички... Отец зажигал их и бросал в мамины волосы. — Бат-рея! Прямой наводкой! — кричал он.— Огонь! А Тани там не было. Она куда-то исчезала, оставив в углу кушетки скорченный, онемевший клубок ужаса. Это был клубок льда, обжигающе холодного, а ее, Тани, не было. Мама схватила этот клубок, накинула на него шаль, побежала в ночь. Она бежала очень долго, по мокрому полю, под дождем и прибежала в избушку. В избушке светилась тусклая лам­ почка. Жила там тетя Валя. Она поила Таню горячим молоком с маслом и гладила по спине. Мама плакала на железной кровати. Тетя Валя была старая, большая, спокойная. Хотелось превратиться в нее, потому что в ней все было другое, ничего необъяснимо страшного в ней не было. Или превратиться в кошку, спавшую на полу возле печки. В кошке тоже ниче­ го такого не было. Или просто как-нибудь узнать, что все неправда. Или чудом узнать, что она вовсе не Таня, и это не ее бедная мама, и все не ее. Но это было невозможно. «Ах, вот вы какие все»,— мстительное, злое поднималось изнутри на смену удивлению и боли. ...И потом еще долго-долго звенел, осыпаясь, школьный сад, из ко­ торого можно было заглянуть в окно: там мама у доски красивая и пе­ чальная, и на нее глядят ее взрослые ученики, и ничего про нее не знают, и сад исходит сытным духом чернозема и плодов... Директор школы ка­ тает маленькую Таню по коридору на больших конторских счетах... Или это было до того? Сначала сад и директор, и маленькая Таня на руках рослых учеников вечерней школы... А потом Тане пришлось научиться врать. Врать было стыдно, но так надо было почему-то. Она поняла— герои не такие, как цапа. Но папа как раз был самый настоящий герой — у него была медаль «За отвагу». М а ­ ма запретила Тане не любить папу. Поэтому приходилось все время врать, что папа самый настоящий герой. Сейчас уже все совершенно понятно. Папу искалечила война. Надо было его только жалеть. Она и жалеет по мере возможности. Бывает на кладбище. Снег пошел гуще, сплошной пеленой. Лицо сразу намокло, тушь с ресниц потекла, попадая в глаза. «Чертов снег, чертов снег», бормочет Таня, достает платок, вытирает глаза. Ей нужно идти домой, в тесную^, жарко натопленную комнату, которую она снимает у старухи — глухой и подозрительной. Поначалу Таню радовала нелепость ее положения ушла из дома, чтоб оказаться под опекой чужой старухи. Но сегодня, отчетливо представив все это чужое: от старого шкафа, письменного стола до простыней и запаха деревянного дома, Таня сво­ рачивает с проспекта. «Ожидающие у моего подъезда. Приходить с работы усталой, с пере­ полненной сумкой, из которой торчит бутылка с молоком. Крышка на бу­ тылке отлетела, и сумку приходится нести в вытянутой руке, чуть в сто­ рону. Мелкие неприятности на работе, отлетевшая крышка на бутылке, просроченные счета за свет и телефон. Ожидающие у моего подъезда, как вас по именам? Некто замерзший вынимает из онемевшей руки ва­ шей сумку, через три ступеньки несется в квартиру. Объясняет свое ожи­ дание у подъезда тем, что забыл ключ, уходя утром на работу. Видимо, это и есть счастье, скажет одинокая соседка. Роскошная возможность таскать сумку. Возможность не спешить домой. Быть хозяйкой себе...»