Сибирские огни, 1977, №7
Успокоенно, облегченно высказала Гапка эти слова — и в то же вре мя значительно, будто наваливавшийся могильный камень с души сдви нула, и тут же повернулась к сыну, потянулась рукамй к его лицу. Не коснувшись лица, руки плавно скользнули вверх и остановились, зависли в воздухе, будто раздумывали, и осторожно опустились на голову сына. Его поредевшие волосы, недавно мокрые от пота, теперь подсохшие, сле жавшиеся под шапкой, сосульками льнули к округлому крепкому черепу. — Вот и ты уже в года вошел, все кудри порастерял... Родненький ты мой, за что тебе только бог деток не дал? — Гапка вынимает гребенку из-под платка, бережно, как ребенка, расчесывает сына. Федор не противится и не испытывает неловкости: так было прежде много-много раз. Материнские руки уже опустились на его лоб, разглаживали брови, морщины под глазами, шуршали щетиной на подбородке, ощупывали нос, уши, слегка бугристые, будто тронутые оспой щеки. Федор по- прежнему смотрел перед собой в окно напротив, за которым тихо оседа ли, кружась, мелкие снежинки. — Красивый, гарный ты у меня,— говорит Гапка, опуская отяже левшие руки. Похвала матери смущает сына. — Скажете тоже, мамо! А Петя наш какой был? Будто смалу моло ком умывался. — Дурнэнькый ты... Я разве про то... — Та я так, мамо,— устыдился Федор за свою неудачную уловку. — Ну тогда ладно. Доставай картошку, дров накладывай в грубку, будем ужин варить. Когда еще Сонька с курятника придет! — Мамо! — с ноткой упрека противится сын.— Пусть ода сама. От дыхайте! А голландку я и так растоплю, чтоб веселей стало. — Зачем тогда я тут? — спросила с упреком, не ожидая отве та, Гапка! В ее голосе — неоспоримое право на привычные дела в собственном доме, на обязанности и полномочия. Федор уже без тени тревоги наблюдал, как мать, слегка расставив руки, идет к устью печи, берет на припечке порожний, перевернутый вверх дном, ею же тщательно вымытый чугун, наливает в него ковшом воду из кадушки, достает из висячего посудного шкафчика нож, садится на чисто выскобленную широкую лавку... — Давай картошку, сын,— командует Гапка,— и сам бери нож, бу дешь глазки выковыривать та мои огрехи подбирать. Прежняя материнская жизнерадостность в голосе встряхнула Федо ра. Он проворно достал картошки из подпола, дров из-под печи, растопил голландку. Занялись, затрещали поленья. Загудело в трубе. Громыхал чугун, взбулькивала в нем под падающими картофелинами вода. Привычные умиротворяющие звуки, которых час назад так не хватало Гапке. С Фе- дором_ ей, как всегда, было уютно и покойно. Вскоре пришла с работы Сонька, молодая хозяйка, принялась го товить ужин, отделяясь от мужа и свекрови какою-то своей бесконечной молчаливостью. «Так оно и лучше, тишком-нишком,— думала Гапка.— Пусть дума ют, будто я сама ничего не знала... Всем, мабудь, тяжко бывает, а тер пят... Э — ни! Все боятся смерти, но до самого конца не верят, что она вот уже, пришла... А я узнала и злякалась... Эх, если бы не оставалась одна, все легче бы было...» — Федор! Может, и после ужина Гаврюшкин Коля не придет к нам, ты тогда утречком завтра позови его ко мне.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2