Сибирские огни, 1977, №7
— Не хочу,— прижалась к Колиному плечу Нина,— не все соколы под погонами,— и всхлипнула... — Нина, Ниночка?! Да ну тебя... — Боюсь я, Коля. — Чего? — Сама не знаю... И за тебя, и за себя, и за нас. Я совсем как правдашняя солдатка за эту неделю стала... А страх так и не прошел. — Я тебе каждый день писать буду, я...— Коля будто споткнулся, вспомнив Гапкин наказ: «Не связывай руки клятвой себе и от дивчины ничего не требуй. По воле гулять и ждать — одно, а в уздечке, хоть и словесной, хоть и золотой, может наскучить. Двадцать годков — такая гора, такая высокая да крутая для милованья, что никто из нас в э т с время не знает, с кем и в какую сторону под гору по жизни покатится». — Я тебе верю, Коля. Ты ничего не говори, хорошо?! — Не буду, не буду,— обидевшись, прогудел Коля. Он сам еще не понял, на кого и на что он сейчас в претензии, но обида переполни ла его. Коле нужно было сейчас безгранично верить— Нине, себе, давать клятву и требовать взамен. Он не хотел понимать бабусиных предосте режений, не принимал сдержанности Нины. — Ну и умничай, умничай, как старуха, а я все равно тебя люб лю,— прошептал он Нине на ухо. Шепот Нине показался колокольно громким. Она рукой закрыла Коле рот. 11 За обильным на выпивку и закуску застольем даже седобородым старцам нескучно: их молодит, вынуждает стряхнуть груз годов вино, разбуженная память, сидящие рядом подруги — свидетельницы их бы лой, цветущей поры. Но почтенных старцев, кроме Гапки, в гостях у Гаврюшки Нагайцева не было, а поколение от пятидесяти до шестидеся ти еще не приучилось к мысли в чем-то себя сдерживать, ущемлять, тем более, если никого рядом ни из старших, ни из младших. Но вошли они, молодые, все семеро, в горницу, нарядные, свежие, скромные, и как-то так получилось, что все, кто говорил, пел, смеялся, умолкли на полуслове, уставились, покоренные молодостью, на вошед ших, осматривали их оценивающе, но не смущенно, не навязчиво, из-за простодушия и многозначительности сопутствующих мыслей. Теперь уже подоплеку этого события уценили все без исключения. Отцы и ма тери, тети и дяди, мужики и бабы — каждый про себя угадывали: какая Колина? Не среди них ли зазноба моего Толи? Моего Вани? Вон они какие пошли, недотроги?! Подсев к Гапке, угадывал и Михаил Нагайцев, но не из пустого любопытства, а для того, чтобы Гапка почувствовала, поняла и оценила всех сразу. Склонившись, Михаил шептал Гапке на ухо: ей-богу, не знаю, какая, может, эта, пшеничноволосая, голубоглазая, она на людей, как на солнышко, смотрит, щурится, прячет за длинными ресницами глаза. Может, вон та, в вишневом платье, с белым кружевным ворот ничком, сухонькая, горбоносенькая. Нет. Не похоже. Значит, вон та, ма ленькая, губастенькая, плотненькая. Она больно к Коле льнет все время. Молодым освободили место, пригласили рассаживаться. С Колей рядом села горбоносенькая, вроде искренне и в то же время будто по стоянно искусственно оживленная — подметил Михаил. Подле нее тут же заняла место голубоглазенькая, потом толстенькая, но между ними
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2