Сибирские огни, 1977, №7

живдя, водд 35 На мостиках, перед разъездовской казармой, свет фар выхватил из темноты три девичьи фигурки. Михаил не успел завопить ура, как Коля забарабанил по кабине. Завизжали тормоза, гася скорость, «газон» за­ вихлял по дороге, а Коля уже бежал по трубе света от фар навстречу девушкам, за ним валковатой трусцой поспешал долговязый, улыбчи­ вый молчун киномеханик Толя Гриднев. — Это ж надо! — изумился Михаил,— Такое диво надо в кино сни­ мать! Это ж жизнь, Ваня, любовь! Прекрасная и удивительная!.. А гово­ рили— краля. Золото, а не дивчина! Пойдем, Ваня, встречать и мы... А, впрочем, ну их. Не будем мешать. И вдруг Михаил отчего-то погрустнел. Может, себя пожалел, вспом­ нив свой уход в армию... Никто к йему не шагал десять верст по бездо­ рожью, не преподносил поздние, невесть как сохранившиеся цветы. Девушек, правда, на его проводах было много, а одной-единственной — не было. Надя тогда еще в школу с портфельчиком бегала. Едва девушки поднялись в кузов по приставной лесенке, Ваня лихо развернул и погнал машину с прежним усердием. — Ты потише, потише,— попросил Михаил,— им холодно, они все мокрехонькие. От смущения за свою бездумную лихость Ваня даже покраснел. В кузове сначала все дружно смеялись, шутили, но вдруг притихли, и одинокий девичий голос запел будто вполголоса и неуверенно, как слышалось Михаилу из кабины. Кому и почему «суровый день грозит дождем и бурею», Михаил не понял. Такой песни он не слышал. Михаил напрягал слух, льнул к зад­ нему окошку, но все равно не все слова разбирал, наконец, догадался, вкрутил в дверцу кабины стекло, высунулся из окошка сколько мог. Девушки к этому времени начали новый куплет, и Михаила обдало какой-то грустью. Он понимал, что песне помогает сладкая, не до конца перебродившая медовуха тестя, которую он пить не хотел, собираясь на проводы, но и не выпить стаканчик не мог, не кто-нибудь, а тесть буду­ щий угощал, тесть, которого он хотел уважать и почитать, как отца род­ ного. Подвела медовуха, не поймет Михаил, что все-таки из него выши­ бает слезу— песня или хмель? Но почему вдруг так торжествующе выводят девушки: Теперь сама в полет машина просится, Не улетай, родной, не улетай. Скрепя сердце, суровея, возносясь куда-то и отчуждаясь, девушки вновь повторили, убеждая, что теперь сама в полет машина просится, будто подталкивали, побуждали призадумавшегося летуна исполнить свой долг, взвиться соколом, а он все медлил, млея, никак не мог ре­ шиться даже на это недолгое расставание. Не потому ли последняя строчка у девчат звучит не так, как слова песни того требуют, а на­ оборот: Ну, улетай, родной, ну, улетай. Рассиропила, размагнитила Михаила песня. Каждому б солдату такую «кралю», как Коле, и можно бы служить Родине без тоски-псча- ли — не то завидовал, не то радел Михаил двоюродному брату. Песня заставила призадуматься и Колю, он даже не сообразил по­ благодарить девушек за такой подарок. А они ждали... — Я эту неделю, считай, всю на песни истратила. У всех подружек пластинки переслушала, песенники пересмотрела — и ничего А э т у— по радио услышала. Нравится? — под конец просто спросила Нина. Чудушка ты моя. Теперь хоть плачь,, а в летчики подавайся, ина­ че не расплатишься.