Сибирские огни, 1977, №7

сумета стоит. И тут я поняла — сверху хоть и ряхмотья, а под ними ду­ ша, да такая, хоть молись на хлопчика, как на святого... Гапка на минуту умолкла. Стало слышно, как из умывальника часто падают в гулкий таз капля за каплей. Борису Васильевичу чудилось, что над землею щумит, выплясывает благодатный ливень, долгожданный, сладко покалывающий в сердце еще не затихшей болью ожидания его в иссушающий летний зной. Борис Васильевич кашлянул только для того, чтобы освободиться от наваждения. Гапка вздохнула и продолжила рассказ так, будто он и не прерывался: — Постоял Иванко, повернулся, видно, взгляд мой почувствовал, помахал мне рукой, посмотрел так счастливо, будто изнутри светился. Как же я тогда плакала. Вроде умирать шел ребенок, ан нет, взгля­ нул на белый свет и опять наполнился новой верой в то, что будет со все­ ми вместе, никого не обманет, и как-нибудь, да все, может, обернется к лучшему. И гляди ты, по его и вышло. Перезимовал, поправился. А теперь вон каким гарным парнягой стал. На учителя в какой-то город Горный, Гра- чиха хвалилась, учиться поехал, в институт. Вон куда хватил: в инсти­ тут. И как я сама себе думаю, хорошим, мабуть, учителем будет. Такую страсть'ребенком пережить и дальше голода и горя смотреть на белый свет. Такому не научишь. Такие дети могут взяться только под добрым материнским сердцем да среди добрых людей вырасти.,Этой-то его свя­ той ребячьей верой, как колдовством, я и лечила всех больных, кто до меня потом за врачеваньем приходил. — Вот это да...— покачал головой Борис Васильевич,— думал же что-то в этом роде, а вышло не совсем так. Интересный разговор прервался. Борис Васильевич намеревался спросить, как же жилось бабке, когда... (видевший сотни смертей в лицо, бывший отчаянный фронтовой разведчик суеверно боялся даже чужой слепоты) и все не находил слов. — Агафья Гордеевна! Как же вы с... потемками сладили? Ведь страшно: день — как ночь, месяц — ночь, считай, полтора десятка лет прошло — и все... ночью? — Эх, избач, избач. Страшно, конечно, если глаза незрячие, но страшнее, когда душа ослепнет. А она у меня прозрела, когда я глаз ли­ шилась. Ради этого и очей не жалко. Смолоду жила... ну, ей-богу, как телка. До того, как вышла замуж, батька и его ремня и вожжей боя­ лась, а взял меня Антоний — от счастья умнее не стала. Чтобы ни случа­ лось: корова свеклой подавилась, конь ногу сломал, телок в погреб упал — мне все нипочем. И Антоний, глядючи на меня, стал смахивать на Иисуса Христа: чуткий, милостивый, всеправедный. Такого в кресть­ янстве никогда не было, чтобы мужик жинку не приструнивал, чтоб в ру­ ках не держал. Чертоломит, помалкивает себе да улыбается. Может, от­ того и в работе нам, ни мне, ни ему, износу не было... Проклятая война все поломала... Как твои ноженьки, избач... Последние слова Гапка сказала так, будто хотела в то же время и спросить, как же, в самом деле, теперь твои ноженьки. — Хожу на своих, и то ладно,— догадливо ответил Борис В а ­ сильевич. — Так, так,— одобрительно согласилась Гапка. В дом вошел Федор Антонович, и тут только Борис Васильевич вспомнил, з^чем он, собственно, пришел. — Агафья Гордеевна! Вот поглядите, я тут подарок вам за курс ле­ чения принес.. Скоро в домах проводку сделают, и он заговорит. На це­ лый день вам собеседник будет, была б охота слушать.