Сибирские огни, 1977, №7

И ждет жена... на вей жакет. Безумьем сотканный и молью. Уже бокалами томимы, Мои друзья сомкнулись в круг. Стоит сюда подпустить еще и критиче­ ского тумана, и все — останется только поверить, что это «поэтично, образно, кра­ сиво»... А ведь словосоставления такого рода — голимая манерность. Не говорю о том, что «томимые бокалами» или «сотканный молью» и в смысловом, и в стилистиче­ ском отношении — далеко «не фонтан». Словесные помпончики манерности на реалиях быта, жизни никогда не были да­ же тенью смелого образа. Особенно если эти помпончики пришиваются с большой помпой и без излишней скромности. Сло­ во лирическому герою: Ни новой, ни старой эры. ни памятника. ни куста. И не ведут летоисчисленья от моего креста. Можно назвать А. Ибрагимова «настоя­ щим поэтом», но сперва следует ему ска­ зать, что ни от чьего к р е с т а , в том чи­ сле и от креста И. Христа, летоисчисленье не ведется, поскольку ведется оно от, так называемого, рождества (рождения) оного. Недостаточная информированность, сдоб­ ренная манерностью, может дать только комический эффект там, где автор мыс­ лил трагедию. А чего стоит деревенская лошадь, изы­ сканно играющая хвостом, «как веером!» А чего стоит деревенская женщина, кото­ рая в «кухоньке», растопив «больную пе­ чурку», «будет ночной наготой себя при­ готавливать к чуду!» Соседство « п р и г о - т а в л и в а н и я себя» и кухни рождает (опять же!) сюрреалистическую картинку «чудесного/ самопоедания». Домысел? Да. Но он рожден приблизительностью письма А. Ибрагимова, поверхностным ' отношени­ ем автора к исходным реалиям жизни и к слову. Уже вослед надломишь руку И все-таки не закричишь. Можно ли это воспринять всерьез? Ста­ раешься, а в голове одно: А. Вознесен­ ский тоже интересный поэт, но зачем же руку надламывать? До крайности безжа­ лостен автор. Что там рука — мелочь, ли­ рическая деталь! «Взвой, ночное зверье, Рви меня на куски, Тело телу вернет Вой всевышней тоски. Пусть медведь выест пах. И свернувшись в прыжок, Пусть мне выпустит страх Рысь из вещих кишок. А за­ тем муравьи Защекочут меня...» Страшно, правда? Только вот звери не услышат и не станут кушать его пах. Все это для красного словца. Для расхожей мысли о том, что и прах лирического ге­ роя бессмертен, про дух и разговору нет. Итак, что есть? Пена возрастного, под­ росткового понимания поэзии, где издерж­ ки вкуса равны поискам гармонии, где неточности — следствие простого незна­ ния, а ошибки — ошибки молодости. Но под всем этим — редкими золотинками в породе — строчки, строфы, реже целые стихи, являющие живого, способного авто­ ра, не привыкшего и демонстративно не желающего привыкать к ложноблагополуч­ ной и от рожденья пропахшей нафтали­ ном инерции гладеньких стихов, какие «пишут все». А. Ибрагимов начально понял азы поэ­ зии, ее буквы-образы. Это шаг к склады­ ванию из букв слов, а из слов — жизни. А. Ибрагимов уже делает такие шаги. В этом уверяют стихи «А во сне я уви­ дел...», «Перед выздоровлением», «Воспо­ минание», «Октябрь», «Как будто прозрач­ ным железом...» и, конечно, строки из интересной по тону и по мозаике образов поэмы «Реквием космонавтам». Вот стихотворение «Перед выздоровле­ нием». Оно внешне просто и прозрачно, но — при приближении — неразъемно. Строфы связаны двумя сквозными дета­ л ям и— птица и дыхание. Начало весны у А. Ибрагимова ассоциируется с ощущени­ ем «в горле птичьего тающего звука». Но вот приходят большие просторные весен­ ние дни и ощущение вырастает: Дни все больше и больше — Их так трудно вдыхать. И дальше в новой ассоциации опять воз­ никает птица, совмещая в образе мир ве­ сеннего дождя, растительности и нового населения леса: И деревья, деревья В этом новом году Свои мокрые перья Отряхают в саду. В финале снова появляется птица, теперь реальная и даже совсем обыденная — во­ робей. (Воробьиный гвалт всегда свиде­ тельствует о перемене погоды к лучшему). И как синтез ощущений — последние строки: Дни длиннее, длиннее — Вот и жить бы... и жить. Так в стихе рождаются и переливаются ощущения и, наконец, брезжит мысль чувствуемая, мысль на грани чувства. Ины­ ми словами — поэзия. Иначе построено стихотворение «А во сне я увидел...» — здесь нет перетока де­ тали в деталь, нет смешивания красок. Это стихотворение представляет собою четкую конструкцию, логическое построе­ ние. В нем есть нечто от чистых цветных плоскостей и конструкций Леже, от сим­ волики Хлебникова, от ясного примитива детского рисунка. Недаром над «Зеленым Деревом», которое возвышается в снови­ дении автора над Красной площадью, «на­ рисованное мальчишкой солнце показыва­ ет полдень». И если конструкция стиха несколько шатается в той своей части, где Из Черного моря — Черные, (люди.— А. П.) Из Белого моря — Белые. Из Красного моря — Красные, Из Желтого моря — Желтые.— то далее все сказанное поэтом четко по ощущениям и, главное, по мысли, ибо точ