Сибирские огни, 1977, №7

мальчишеских лет Вася привык к этой кра­ соте. Уже взрослым приехал осенью. Я зову: «Пошли заготовлять веники». По­ шли, а он не дает зеленые ветки срезать. Я говорю: «Люди осудят нас за такие вени­ ки!» А он свое: «Мама! Зачем за людьми гнаться. Мы живем, как умеем». — Вася очень л^бил детей. У него на кошку рука не налегала, не то что на де­ тей,— рассказывает Мария Сергеевна.— Всегда заботился о своих племянниках, де­ тях Натальи. Сережу брал с собой в поезд­ ку по Разинским местам. Тот даже к учебе опаздывал, но Вася обратно отправил его на самолете. Многие в деревне думали, что после школы племянники Василия пойдут в киноинститут, он им туда устроиться помо­ жет. Но Вася считал свою работу очень трудной и говорил, что своих Олю и Машу снимаю только пока они несмышленыши, а потом в кино не пущу. Хочу, чтобы имели нормальные специальности. «...Расскажу немного о своих невестах,— писал Василий Макарович матери.— Это на­ до, конечно, видеть, особенно Ольгу. Она такая толстенькая, крепенькая... Но спра­ виться с ними сил нет. Я удивляюсь Лиди­ ному терпению. Ей, конечно, достается. С Маней — глаз да глаз. Носятся, возятся., Оля — характером спокойнее, тверже. Маня ее безумно любит, тискает, а той не нравит­ ся, говорит: «Мася, не надо». Меня заезди­ ли. Как появлюсь дома, так — на рученьки (а лючики — говорит Оля). Очень она меня любит, Оля. Маня, эта вертихвостка, очень любит танцевать и танцует, надо сказать, удивительно, вертит попой, выгибается, ручками выделывает. Оля, глядя на нее, то­ же танцует, но больше — одной ногой,' и руками, как мужик, машет. Олю положили спать, она начинает болтать в кроватке, все рассказывает, что с ней за день было. Я подойду, строжусь:—-Спать, Оля! Это что такое! У тебя сйвесть-то есть или нет? Где у тебя совесть? — Титиляля (потеряла). Или мать подойдет — тоже ругает ее, а ■ она спрашивает: — Сюсин кулит? (Шукшин курит?) Я действительно сижу на кухне, курю. Оля такая деревенская, надежная, а Маня— москвичка. Поют хорошо. «Коля-Коля- Николаша, я приду, а ты встречай». 'Хоро­ шенькие, сил нет. Приведу их на студию, все сбегаются смотреть. А Оля заходит к директору и везде. Шагает широко, немного вразвалку...» И в другом письме: «...Дома все, слава богу, хорошо. Дети здоровы, но дают прикурить. Расскажу про Ольгу, так как вы ее виде­ ли, когда она еще не вставала. Посмотрели бы, что она вытворяет сейчас! Носится, вот-вот расшибет головенку. С А^аней де­ рется— не могут разделить игрушки. Та ей не дает, а эта схватит одну —- и бежать, только белые волосенки вьются. Уже начала говорить. Отдельные слова говорит лучше Мани. Маня становится хит­ ренькой, а эта—простодушная, как теленок. Боятся они только мать, а из меня верев­ ки вьют. Как-то раз стали мы вдвоем с Ли­ дой стыдить Ольгу. Я говорю: «Ты давай с одной стороны, а я с другой. Оля, как тебе не стыдно, почему ты не засыпаешь?!» Сто­ им, в два голоса пилим ее. Вдруг она из кроватки отчетливо говорит: «Тихо!». ...Любит Маня Олю до такой степени, что готова задушить ее в объятиях. Та, бедная, не знает, куда деваться от этой любви». (Письма относятся к семидесятому году). — Мать вечно волнуется за сына. Когда я видела Васю на экране, каждый раз стре­ милась понять — не болел ли он за это вре­ мя. Ведь у него в юности язва желудка была, правда, он ее почти залечил. А жало­ ваться Вася не любил. Всегда просил не беспокоиться, писал, что он здоров. «Милая моя мама! Не беспокойся, пожалуйста, у меня ниче­ го особенного нет, лег в больницу в связи с обострением язвы. Весной она у меня всегда обостряется. А так как впереди мне пред­ стоит огромная работа ( трилогия о Ст. Ра­ зине), то я решил подремонтироваться. Ребятишки здоровеньки. Целую, Василий.» «Дорогие мои! Золотые мои, опять напугал вас, но теперь все в порядке — я в санатории специального типа. Чувствую себя прекрасно. Умоляю вас — не волнуйтесь. Мама, ради Христа успокой­ ся. Не волнуйся, не болей. Я здоров. Еще раз повторяю — здоров. И теперь уже это будет, сами понимаете, прочно. Целую вас.» (Последняя из двух открыток послана из крымского санатория «Украина». Даты их установить не удалось, но, безусловно, это — семидесятые годы). — Волновало меня, что Вася работает все больше и больше. В письмах все писал: «Опоздал», «Закрутился», «С утра до ночи занят». «Впереди огромная работа — года на четыре запрягусь». Писал о заграничных поездках: «Потом поеду в Западную Гер­ манию на десять дней...» И сильно скучал по дому. Все чаще поминал: «Сам измучил­ ся и вас измучил своими обещаниями при­ ехать», «Сам соскучился, сил нет». Вася очень переживал, что нет у нас в доме мужика, руки мужской. Конечно, род­ ня, наши деревенские помотали. Но все-та­ ки дом на мне. Я-то понимала, что, раз вы­ шел Вася на такую дорогу, уводить его на другую тропку нельзя. И вот письмо его. А Вася зазря ничего не говорил: «...Мама, одна просьба: пока меня нет, не придумывайте ничего с домом, т. е. не про­ давайте (твой, я имею в виду). Приеду, мы подумаем, как быть: У меня в мыслях-то — в дальнейшем— больше дома жить, а дом мне этот нравится. Вот после этой большой