Сибирские огни, 1977, №7

шинство героев В. Мазаева именно в доро­ ге открывают самих себя. Именно в дороге Люся понимает: глаза книги — мудры, но это чужие глаза... Человек должен до все­ го дойти сам. Кажется, в рассказе «В тихом городке» есть противоречие. Рассказ отвергает сте­ реотип во взгляде на жизнь; сам же автор следует стереотипу молодежных повестей. Он отправляет Люсю на Север вместе с комсомольским эшелоном, а ведь понять и узнать жизнь можно всюду. Всюду, где живет, любит, страдает человек... Однако противоречие здесь кажущееся. Героиня едет на Север, потому что именно Север нужен В. Мазаеву в развитии сюжета; а в сюжете есть тайна чужого письма, есть еще одна девушка по имени Люся, которая ког­ да-то сделала свой выбор решительно и бескомпромиссно. Дело не в географии. Героиня рассказа могла остаться и в своем «тихом городке». Для В. Мазаева важно прежде всего ее столкновение с «живой жизнью» — непред- сказываемой заранее, ломающей стандар­ ты мышлений и поведения. Всегда ли такое «столкновение» ведет к счастливому концу? Нет. Доказательство? Судьба героя рассказа «Русин». Он тоже окунается в «живую жизнь». Он появляется в поселке геологов в марте: по бездорожью, в редкие ночные заморозки, Русину предстоит вывезти из карьера сто пятьдесят машин фосфоритной массы. В. Мазаев емкими штрихами набрасывает портрет героя. Вот едва ли не главный штрих: он всего немного стесняется, этот картограф, знающий полезные ископаемые лишь по значкам на карте. Стесняется соб­ ственной нескладной фигуры, неуклюжего длинного пальто, бот «прощай, молодость». Стесняется своего старомодного имени — Софрон (поэтому-то его все зовут по фа­ милии — Русин. «Даже мама. В детстве она мне говорила: «Русин, негодяй, поди сюда, я тебя выпорю»). А сейчас, во время коман­ дировки Русина, мама просит начальство сына справиться по рации о его здоровье и питании... И опять литературная реминисценция. Ду­ мая о Русине, вспоминаешь застенчивых чеховских интеллигентов, которые все зна­ ют про себя сами, иронизируют над своей судьбой, но не могут (даже не пытаются) ничего изменить. Лишь однажды жизнь вы­ била Русина из годами выверенного «гра­ фика». Жизнь бросила Русина к горам фос­ форита, которые невозможно, но надо вывезти, к матюгающимся шоферам, к креп­ кому орешку — начальнику партии Власен­ ко... И Русин пьянеет от своей ответственно­ сти, от непривычной для себя активности. Может быть, все изменится? Но В. Мазаев не обольщается перерож­ дением героя. Перерождения, в сущности, нет. Чутье художника подсказывает автору: уехав из поселка, Русин подчинится преж­ нему «графику». Это понимает и сам герой. Перед отъездом он с грустью вспоминает девушку Лену — дочь хозяйки, где кварти­ ровал; вспоминает свое молодое, возмож­ ное, но так и не состоявшееся счастье; свою так и не возникшую любовь — любовь тоже требует смелости. «Он вдруг предста­ вил себе Лену, ее разгоряченное лицо, когда они пилили вместе дрова, и предста­ вил рядом себя в роли молодого хозяина, неловкого, но старательного, и сразу же почувствовал фальшь во всем этом и ка­ кую-то почти детскую ' обиду — на кого? за что?» В рассказе нет психологических натяжек. Есть боль за человека, идущего в жизни не той дорогой. В финале Русин кладет в че­ модан камешек фосфорита, который потом не раз еще будет держать осторожно в ру­ ках. И не раз вспомнит о себе самом — возможном, несостоявшемся. В, Мазаев был далек от каких-либо декла­ раций по поводу «маленького» человека. Писатель просто всматривался в его судьбу. Всматривался непредубежденно и честно. И объективно приходил к выводу: ,нет ма­ леньких людей. Есть люди, умеющие про­ тивостоять «молоху» обстоятельств, житей­ ских мелочей. И есть люди, которые не мо­ гут идти навстречу «живой жизни». Против ветра всегда идти трудно. «Испытание войной», «испытание любо­ вью», «испытание бытом»... Такую провер­ ку предлагают критики литературным ге­ роям. А чем испытывается сам писатель? Как ни странно это прозвучит: литературным штампом. Уже не раз поминался этот штамп недоб­ рым словом. В пародиях, в выступлениях на писательских собраниях. Недавно прошла в «Литературной газете» дискуссия «Лите­ ратура и литературщина». Но вопрос не ис­ черпан. Не будем преуменьшать роли ли­ тературного шаблона в развитии современ­ ного искусства. Ведь так заманчив этот штамп. Такими простыми кажутся пробле­ мы, конфликты, споры сегодняшнего дня, когда их вместишь в известные, удобные, привычные рамки. Испытание литературным штампом — это для писателя, в конечном счете, испытание жизнью. Признаюсь: я открыл рассказ В. Мазаева «Черемуховые холода» с беспокойством, помноженным на печальный читательский опыт. Сколько их уже было в нашей про­ з е — древних старух, женщин средних лет, юных невест, что «вынесли на своих пле­ чах» суровое бремя войны. Трудно, больно, неловко об этом говорить, но в бесконеч­ ной веренице трафаретных фигур нередко пропадала живая трагедия, подвиг — оста­ вался все тот же штамп. Есть один-единственный ответ на вопрос: как бороться со штампом? И с с л е д о ­ в а т ь жизнь, которая никогда не повторя­ ется, не дублируется. И всегда нова. Это и был ответ Владимира Мазаева. В рассказе «Черемуховые холода» он на­ писал о рыбачке Марии с ощущением един­ ственности этой человеческой судьбы. Как и в других своих произведениях, В. Маза­ ев отстаивает здесь самоценность,- поэзию отдельного человеческого характера.