Сибирские огни, 1977, №7

170 Е. ЦЕЙТЛИН газетная полоса. И так типичны для «моло­ дежной» прозы герои писателя... Тракто­ рист Ганька— трудно, спокойно, не загады­ вая успех, везет он по тайге буровой станок в геологическую партию... Молодая учи­ тельница Вера,— к своим первым ученикам она отправляется пряМо-таки на край зем ­ ли. И так знакомы нам по очеркам, пере­ дачам радиостанции «Юность» картины шорской тайги, опасной дороги, таинствен­ ной ночи, которую читатель видел романти­ ческими, наивными, доверчивыми глазами девушки. Правда, отсюда, от традиций газетного очерка и от уважения к этим традициям, шла в рассказы В. Мазаева точность пей­ зажных зарисовок и точность конкретных ситуаций. Не случайно появилось и автор­ ское посвящение к одному из рассказов: «Александру Кондакову и ' его друзьям — разведчикам земли». Отсюда, из газеты, попадали в рассказы В. Мазаева и отдельные штампы — штампы стилистические и штампы писательского мышления. Вот как тот же тракторист Ганька садил­ ся за руль своей машины: «Он смотрит вперед. Перед ним бугристая дорога, крто- рую он должен снова победить. Победить во что бы то ни стало». Это финал расска­ за. Здесь все правильно. Здесь нет только человека. Почему измотанный, опять не вы­ спавшийся Ганька отправляется в тайгу? В. Мазаев ответил на этот вопрос по-жур- налистски однозначно. Но ведь у каждого человека свои, конкретные, мотивировки того, что называют «трудовым героизмом». Всегда интересно понять механику зарож­ дения такого героизма. Это сделал в дру­ гих своих вещах и В. Мазаев. Но это было потом, после. Тогда, в 1963-м, он только начинал! К счастью, жизнь — невыдуманная, «не­ традиционная», была уже и в первом сбор­ нике В. Мазаева. В рассказе «Каным» автор решительно ушел от газетного очерка. Пе­ речитаем. сейчас этот рассказ. В нем уже чувствуется не регистратор событий и фак­ тов, но художник. Вначале повествование движется по на­ катанной писательской колее. Это целая цепь интересных, однако привычных описа­ ний: суровый Каным, «тишина и кротость» которого столь обманчивы; будни геофизи­ ческого отряда, живущего в избушке-зим­ нике; метель, что проглотила однажды отрядных лошадей... Здесь остановимся! Здесь уже кончается привычное. История с лошадьми стала, с одной стороны, куль­ минацией рассказа, с другой стороны — лакмусовой бумажкой: по ней читатель про­ верил художественную честность молодо­ го прозаика. Итак, одна из лошадей случайно нашлась. Это был «маленький, монгольской породы конек по кличке Бурчик». Месяц он проби­ рался по снегам к жилью — «худой, с тор­ чащими ребрами, обросший густой взъеро­ шенной шерстью». Два километра перево­ дили ослабшего, не способного даже есть, Бурчика по спальным мешкам; люди гор­ до чувствовали себя при этом людьми. А потом снова много суток подряд мела ме­ тель. Зимник оказался оторванным от все­ го мира. Кончились продукты; «люди, осла­ бев, целыми днями лежали на нарах». И однажды начальник отряда Каргин жест­ ко скажет: «Иного выхода нет...». И один из геофизиков уйдет в метель — вернется: «Не могу... Что хотите делайте — не могу... Зашел я к нему, а он, подлец, мордой ты­ чется, глаза голодные... думает, я ему хле­ ба принес». Выстрел, прозвучавший «глухо, отрывисто»,— это выстрел людей по чело­ веческому в самих себе. Рассказ В. Мазае­ ва — о неожиданной, страшной цене, кото­ рой порой приходится платить человеку за жизнь. И читатель вдруг понимает: не в ли­ шениях и физических испытаниях — главная трудность работы геологов. Они часто ока­ зываются в ситуациях, когда резко выявля­ ется нравственная «себестоимость» каждого. Когда понятия «добро» и «гуманизм» зву­ чат не абстрактно. Когда грань гуманизма приходится определять самому... Обратим внимание: на наших глазах фор­ мируется писатель. Ненадуманный трагизм бытия передан автором скупо и точно. За­ метим: у молодого прозаика складывается здесь не только собственный почерк — ми­ росозерцание. И пойдем за Владимиром Мазаевым дальше. В искусстве, как и в жизни, не бывает случайностей. В случае всегда проглядыва­ ет закономерность. В сущности, очень логична писательская судьба В. Мазаева. Он пришел в литературу в начале 60-х годов. Острый интерес к человеческой лич­ ности определял тогда движение нашего искусства. Людей неинтересных в мире нет. Их судьбы как истории планет. У каждой все особое, свое, и нет планет, похожих на нее.— заявлял Евг. Евтушенко. Как всегда у него, мысль была выражена решительно, поле­ мично. Эти строки стали, в сущности, про­ граммными. Сколько их уже цитировали и еще, наверное, будут цитировать критики. А тогда литература спешила доказать «про­ грамму». Писатели обратились к так назы­ ваемому «маленькому» человеку; многим это показалось откровением, как будто не существовало традиционного классического героя. Появлялись стихи, рассказы, повести, пьесы о жителях городских окраин, одино­ ких сельских учительницах, библиотекар­ шах, манекенщицах, официантках... Вскоре это стало расхожим штампом. Тогда — не­ долго — было открытием. Редкий случай; литературный штамп при­ нес реальную пользу; четко наметилась тенденция. Главное, было обратиться к судьбе человека; ведь писатели вскоре поняли: очень интересны и души «больших» людей — крупных ученых, военачальников, организаторов производства... И здесь тоже авторов ждали свои открытия, глубины; до