Сибирские огни, 1977, №6

Все эти четыре года я вычеркнул из своей памяти яростно и брезгли­ во. И вдруг писать о них повесть! И вот я топчусь на месте, не зная, что мне делать. Ию н ь Проснулся рано. . Какой невеселый сон я видел! Будто я по-прежнему актер и работаю в Нальчике, и вот меня за что-то уволили из театра. И я знаю, что те­ перь мне больше никогда не работать в театре. Я вхожу в фойе, а потом в странный зал. Он освещен мягким, но сильным светом. Зал пустой — в нем нет кресел. Четко виден алый занавес, закрывающий сцену. (Я ред­ ко вижу цветные сны.) Среди зала рояль с приподнятой крышкой. Какая- то женщина играет на нем. Вернее, просто берет отдельные аккорды. Я вошел не в зал, а в ложу. Ложа полузадернута бархатом. Я прячусь за него: я почему-то стыжусь играющей женщины. В руке у меня ломоть черствого хлеба. Я смотрю в зал, и мне так горько из-за того, что я теряю театр, 1 ак горько, что я просыпаюсь. Почему же я перестал писать о театре? Нужно вернуться к нему. Мне все еще продолжают сниться «актерские» сны. А ведь я не работаю в театре уже больше десяти лет. Тоскует о театре и моя Вероника... Сквозь ее погасшие черты я вижу юный лик, белизну ее улыбки и яркость серых глаз, которые сияют мне из далекого Нальчика. Через плотную тишину я слышу ее чистый голос. И уже никто в мире теперь не видит ее такой. Ее краса, ее моло­ дость живут только во мне. Мы отыграли с ней свои роли, закрылся наш занавес, мы сняли грим, и теперь пуст наш зал. В нем полумрак: лишь в дальнем углу еще горит дежурная лампочка. Стучит будильник... Ну, зачем оно так торо­ пится, наше время? И молодость уже сторонится нас, она и мы не понимаем друг дру­ га. Собран урожай, и пусты поля. Тихие пажити все отдали людям, ни­ чего не оставив себе. Я только одно вымаливаю у времени, протянув руку: «Сними покров туманный с ее лица, с ее души, и яви ее прежней, и зажги огни на ее сцене, и открой для нее занавес. А мне... мне хватит и того, что я, вы­ просив контрамарку, притулюсь где-нибудь на балконе и буду смотреть на своего друга. Она достойна этого». И тут меня озарило! Третью часть нужно посвятить годам войны, жизни в тылу, моей жизни в Нальчике, работе в Нальчикском театре. Долой эти предвоенные четыре года. Я же вычеркнул их из памяти. Спрессуем время. Возьмемся сразу за главное — тем более, что всю вой­ ну я вел дневник. Вообще-то я веду его уже лет тридцать. Но особенно занимался им во время войны. Я понимал, что эта война, что переживае­ мое нами, вся наша жизнь будут изучаться, будут звучать в веках и по­ этому любая запись о них ценна. Я знал, что придет время, и они, эти записи в дневнике, окажутся для моей литературной работы необхо­ димыми.' Изо дня в день я записывал о положении на фронтах, о жизни, в тылу,, о том, что люди делали, как жили, о чем говорили, что мы все чув­ ствовали, как работали на заводах и в полях, и даже какими были ма­ газины, базары, что продавали и по каким ценам, как люди одевались, что ели, в общем все, что я подмечал, я заносил в свой дневник. Волну­ ясь, я вытащил из ящика стола семь общих толстых тетрадей. Вот они, хранители моей жизни!