Сибирские огни, 1977, №6

Голые, мокрые березы в тумане. Капли висят на ветках. Уже март, уже март! Еще одна моя весна. Говорят, что грачи летят к нам с такой же скоростью, как двигается фронт весны: пятьдесят километров в сутки. Где-то сейчас наши грачи! Ночь. Сыплется первый вешний дождичек. Талый снег изнемогает. На сердце радость, тишина. - Итак, я переписал набело «Путешествие в страну детства». Я ду­ мал, что все это — жизнь моей семьи, мое детство, мои радости и горе­ сти — все ушло и забылось. О нет! Оказывается, все это жило во мне. Стоило взять мою верную шариковую ручку, как из тумана лет явилось полузабытое, и внезапно ожили умершие... Ну вот, я и закончил повесть, и сразу же стало мне пусто, одиноко, тоскливо. Решительно, я не умею отдыхать. А тут еще начались обыкновенные мучения, которые всегда прихо­ дят после окончания очередной работы. Душа, ноет и ноет, как суставы у стариков перед ненастьем: мне все кажется, что я недоделал повесть, все думается, что нужно было еще раз переписать ее, сделать еще один вариант, а я вот не смог пересилить себя, лень меня одолела. Все муча­ ет неприятное ощущение; что я работал вполсилы, что много дней про­ жито впустую, что Не хватило у мёня воли, характера, терпения подчи­ нить себя железному режиму и отбросить все второстепенное и только писать, каждый день часов восемь пирать. У меня же пустых дней было столько, что их хватило бы еще на одну повесть. И вот казнишь себя, казнишь. Прочитываю «Путешествие в страну детства» и успокаиваюсь. Уда­ лась повесть! В ней есть правда, чувства, она заселена людьми. В ней немало находок. Запахи, звуки, краски наполняют ее. И вот я счастлив, и вот я уже на седьмом небе. Проходит несколько дней, и опять заныли суставы души: да так ли уж хорошо все написано? Снова перечитываю повесть и вижу в отчаянии, что все плохо, рых­ ло, поверхностно, бегло, бездарно. И так несколько, раз — то вознесусь до небес, то упаду в пропасть отчаяния. Я уже не понимаю, что у меня хорошо, ч т о— плохо. Приню­ хался, пригляделся к написанному. Чтобы разобраться толком в, руко­ писи, нужно отложить ее на несколько месяцев или дать кому-нибудь из товарищей: свежий глаз сразу разглядит достоинства и недостатки. Наконец, я повесть отдаю машинистке. Лия Серафимовна небольшого роста, весело-курносая и уж очень озорная, как школьница озорная, хотя ей и за сорок. Все ее десять паль­ цев носятся по клавишам машинки, как у виртуоза по клавишам рояля. Машинка пускает длинные пулеметные^очереди, а хозяйка ее в это вре­ мя или хохочет, или плачет, или еще как-нибудь переживает. Она ру­ копись перепечатывает не механически, печатая, она читает ее, словно книжку, это пальцы ее работают механически. Они не делают ошибок, эти удивительные пальцы. Но как Лия Серафимовна ухитряется воспри­ нимать текст по-читательски, да еще переживать и тут же печатать — непонятно. Оказывается, существует и у машинисток свой особый талант. Повесть, написанная рукой, это еще не повесть. Бумага, твой надо­ евший почерк, помарки, вставки, кривые строчки — все это что-то уж очень домашнее, будничное, неотрывное от тебя, вроде длинного пись­ ма, что ли, какому-то приятелю.