Сибирские огни, 1977, №6

Не пугай себя! Не будешь же ты описывать свою жизнь день за днем, даже год за годом. А что делать? Делай из ста зимних утр — одно утро, из нескольких вёсен — одну весну. Иначе все будет бледно и жидко и не станет образом. Нужно сгущение. Зачем тебе точность фотографии? Ты передай верно дух события, его суть, ты воссоздай колорит или мело­ дию, что ли, своей жизни. Тут, братец, иногда придется и два, и три со­ бытия, разделенные месяцами, а то и годами, спрессовывать в один день, в одну главу. Ты же ведь все это проделывал, когда писал повесть о своей актерской жизни «Девочка и рябина». Шагаю из конца в конец по кварталу, по снегу, по хрусту, держа за руку Надежду. Я выпустил ее из кузовка за спиной. Пусты промнется, а то засиделась. Ну, что же, через два-три дня и начну! Сколько работы впереди! Года четыре, а то и больше заберет она. А вдруг не получится задуман­ ное? И пропадут четыре года? Ну, что же, такова наша судьба, наша ра­ бота. Всё в ней зыбко и туманно. Но, как говорится, глаза боятся— руки делают. «Дай, Джим, на счастье лапу мне»... Дм. Кабалевский решил написать оперу по моей повести «Встреча с чудом». Для меня это было полной неожиданностью. И, чего уж скры­ вать, приятной неожиданностью. Да еще наконец-то в журнале «Байкал» появилась давно уже напи­ санная мною маленькая повесть «Дни ветров и метелей». Все это взбодрило меня. И так взбодрило, что захотелось работать Для работы мне необходимо особое состояние души. Оно, это состоя­ ние, приходит по-разному... Проснулся я от резкой свежести: пахло морозцем и снегом. Это, ко­ нечно, жена распахнула дверь на балкон и кормит голубей. Слышу — что-то звенит. Какой нежный, прозрачный звон! Будто, как в сказке, си­ ний нолевой колокольчик зазвенел. Или мне чудится? Вхожу в комнату к. жене. Морозные клубы с балкона валят в на­ стывшую комнату. Стулья утонули в них, над клубами торчат только спинки. Босым ногам в шлепанцах холодно. — Что это звенит? — шепчу я. — А вот посмотри. Придерживая у горла куртку пижамы, выглядываю на балкон и ви­ жу своего любимца — черного голубя, по кличке Цыганский Барон. Хвост у него широкой трубой, а по-лебединому гордо изогнутая шея трясется. Голубятники таких называют шеебойными трубачами. Смотрю, у Цыган­ ского Барона висит на кругло выпуклой груди льдинка, да большая — величиной с грецкий орех. И такая она чистая, прозрачная, что внутри ее виднеется черное вмерзшее перышко. На нем она и висит, словно брил­ лиантовый орден, украшая спесивую грудь барона. Когда в мороз голуби пьют, капли, падая на грудь, повисают льдин­ ками на перышках. Такая льдинка и образовалась вчера у барона. Сей­ час он пьет из стеклянной банки. Сунул в нее голову и пьет, а льдинка стукается о банку, и стекло звенит, точно хрустальная рюмка чокается с рюмкой. — Голубиный колокольчик,— тихонько смеется жена. Цыганский Барон надменно поднимает голову, и из его клюва выле­ тает легкий парок дыхания. Никогда такого не видел у птиц. Барон бьет шеей — гордится брил­ лиантом. Светло и хорошо почему-то становится у меня на душе.