Сибирские огни, 1977, №6

перед кем никогда, кроме как перед дамами, не снимал и к умирающему Мольеру не пришел бы. И он действи­ тельно не пришел, как не пришел и ни­ какой принц». И еще — по поводу реплики о бес­ смертии Мольера, будто бы произнесен­ ной Королем-Солнцем: «Тот, кто правил землей, считал бессмертным себя, но в этом, я полагаю, ошибался». Это — полемика. С высокопарностью и парадностью в освещении жизни ве­ ликого человека, со всем тем, что явля­ ется следствием почтительных пред­ ставлений о великом, который якобы не может и не должен выражать чувст­ ва, присущие простому смертному, и о его биографе-писателе, который не обя ­ зан эти чувства запечатлевать: иначе, согласно распространенным убеждени­ ям, он развенчивает своего прославлен­ ного героя. Не развенчивает. Наоборот — увенчи­ вает человечностью. Так и поступил Сергей Марков. Он наполнил своего Беринга полнокровностью и потому за­ ставил нас любить славного командора, как сказал Маяковский, «живого, а не мумию». Ибо стал ли Беринг в наших глазах меньше оттого, что Марков задумался не только над его «неизбежным бес­ смертием», но и над его «бренностью», над его бессилием перед смертью и стра­ хом перед ней? Конечно, нет. От этого Беринг стал нам только ближе и понят­ ней. То есть стихотворение Маркова еще раз доказало нам, что поэзия тогда лишь поэзия, когда она запечатлевает естественные жизненные проявления, осмысляет их, размышляет над ними. Вне жизни поэзии нет и быть не может. Леонид Мартынов в «Воздушных фре­ гатах» рассказал о таком случае. Со слов бабушки ему запомнилась история своего деда — военного инженера, кото­ рый ужаснулся коррупции и взяточни­ честву, процветавшим в-военном строи­ тельстве, вступил в борьбу с лихоимца­ ми и был ими отравлен. Словом, было так, как в поэме Мартынова «Рассказ о русском инженере»: А больному все хуже становится. Вредит. Повторяет он часто: «Кто едет? Кто едет? Ревизор это мчится. Он скачет на тройке. Послан он для ревизии нашей постройки. Что ж, начните ревизию! Сделайте милость. Но зачем же карета остановилась? Почему же карета остановилась? Ах. исчезла! Сквозь землю она провалилась. Провалилась сквозь землю курьерская тройка. Провалилась сквозь землю вся наша постройка». «Так рассказывала бабушка,— говорит Мартынов.— Так все это описано мною в «Рассказе о русском инженере». И вот однажды, продолжает поэт, ему на глаза попалась диссертация, автор которой нашел «прототипа» его героя поэмы, некоего инженера, жившего го­ раздо позже мартыновского деда и то­ же воевавшего со взяточничеством. Автору диссертации и в голову не пришло, что поэма написана совсем о другом человеке. «Как видно, история иногда повторя­ ется и не как фарс»,— заключает свой рассказ Мартынов. Но мне кажется, казус (я произношу сейчас это слово без иронического от­ тенка), случившийся с литературове­ дом,— не только из-за повторяемости тех или иных исторических ситуаций. Исследователь ведь прежде всего имел дело с поэзией, которая—отдадим долж­ ное таланту Мартынова — запечатлела правду жизни. И тем самым подтолкну­ ла к поискам жизненной аналогии. То есть поэзия сумела убедить чело­ века, что так оно и было на самом де­ ле. Оставалось только выяснить — где и с кем. Запечатленная правда жизни — одна из главных особенностей мартыновских исторических поэм и стихов. Снова передам слово Сергею Залыги­ ну. Он приводит вот какую цитату из «Тобольского летописца», из того места, где по приказу только что воцарившей­ ся Елизаветы офицер разыскивает со­ сланного Анной Иоанновной на каторгу бывшего сподвижника Петра Первого Соймонова, чтобы освободить его: «...На кухню каторжной тюрьмы, как будто просушить пимы, зашел он. Садят хлебы в печь бабенки каторжные там. Так офицер заводит речь: — Соймонов не известен вам? — Как звать? — А Федор его звать, Федор Ивано­ вич. Моряк. — Нет! Про такого не слыхать. Сой­ монова как будто нет! — бабенки молви­ ли в ответ. — Ну, до свиданья, коли так. Искать, как видно, труд пустой. Прислушивалась к речи той старушка некая. — Постой! Какой-то Федька есть, вар­ нак. Да вот, гляди-кося, в углу, там, в сенцах, прямо на полу, тот, в зипуне. Седой, в морщинах, полунаг, вдруг поднял голову варнак: — Вы обо мне?» «Трудно сказать — чего нет в этих строках?! — пишет по поводу приведен­ ной цитаты Сергей Залыгин.— Есть про­ за и есть стихи. Подкупающая простота и высокое искусство. Есть фольклор, есть необычайное событие, есть образы...» И дальше: «Куда это отнести? С чем сравнить, поставить рядом? До и после чего изве­ стного вам прежде?» Оценка, как видите, высокая, даже высочайшая. И я ее полностью разде­ ляю. Ибо, действительно, речь здесь должна идти об открытии. Оно, конечно, не в том, что Мартынов записал стихи вот так, необычно, сти­ хотворной прозой, а в том, что записать так стихи его побудили не каприз и не