Сибирские огни, 1977, №6

слава придавала подвигам легендарных завоевателей еще большую экзотич­ ность. Поэтому стоит ли удивляться, что под пером поэтов-романтиков укрупнялись, вырастали до символов любые подроб­ ности сибирских легенд. Порой даже — и не самые значительные. Например, та, что Ермак погиб имен­ но дождливой ночью. Вот ее знаменитое поэтическое описание: Ревела буря, дождь шумел; Во мраке молнии летали; И беспрерывно гром гремел. И ветры в дебрях бушевали... То есть речь здесь не просто о том, что вот, дескать, идет дождь. Нет! Здесь бушует стихия! Бушует, как бы едино­ борствуя с Ермаком, оттеняя его рази­ тельное хладнокровие. Автору этих стихов, декабристу Конд- ратию Рылееву, не довелось увидеть Си­ бири, не довелось даже разделить участь своих товарищей — быть сосланным ту ­ да: царь казнил его. К большинству других декабристов судьба была более милостивой (если в данном случае уме­ стно говорить о милостивости): они всласть хлебнули сибирской каторги, где уже, наверное, им было не до экзо­ тики. Однако традиция экзотического отношения к сибирской теме держалась еще очень долго. Она настолько утвердилась в литера­ туре, что даже Петр Павлович Ершов, человек, родившийся и живший в Си­ бири, знавший ее изнутри, берясь за легенду о Ермаке, сразу сворачивал на накатанную Рылеевым дорогу: Тяжелые тучи сибирское небо одели; Порывистый ветер меж сосен угрюмых шумел: Венчанные пеной иртышские воды кипели: Дождь лился рекою, и гром полуночный гремел. Спокойно казаки на бреге высоком сидели. И шум непогоды дремоту на очи навел. Бестрепетный вождь их под сенью ветвистыя ели, Опершись на саблю, на смелых казаков смотрел. И злая кручина на сердце героя лежала, Главу тяготила, горячую кровь волновала... Конечно, Ершов идет здесь за Рылее­ вым, а не за летописцем, хотя бы по­ тому, что дело было не «на диком бре­ ге Иртыша», а на берегу иртышского притока. Но главное, разумеется, не в этом. Главное—в использовании тех же ли­ тературных приемов, тех же средств художественной выразительности, что и у Рылеева, демонстрирующих то же са­ мое мироощущение. Хотел задать вопрос: а откуда бы взять Ершову другое мироощущение? — да спохватился: как же откуда? Разве не Ершовым примерно в эти же годы написан знаменитый «Конек-горбунок», тот самый, прочитав который, Пушкин якобы сказал: «Теперь этот род сочине­ ний можно мне и оставить». «Этот род сочинений» — жанр сказки, в котором Ершов добился поразитель­ ных, поразивших все литературные зна­ менитости того времени успехов.' Казалось бы, уж за этой -то победой обязательно последуют новые. Тем более что «Конек» написан девятнадцатилет­ ним юношей, и тем более еще, что по­ эт после своей сказки обратился к ле­ гендам, то есть к тому же сказочному жанру. И в третий раз скажу: «тем более» — ведь не к каким-нибудь легендам, а к родным, своим — к сибирским! Увы! Побед больше не было, что и зафиксировано в надписи на надгробье на старом тобольском кладбище: «Петр Павлович Ершов, автор народной сказки «Конек-горбунок». Конечно, «автор народной сказки» — очень немало, даже много: ведь эта сказка стала достоянием не Истории ли­ тературы, а литературы живой, сегод­ няшней, всегдашней. И все-таки — автор одной только сказки, пусть и великой, пусть гениальной, но одной-единствен- ной... Снова загадка? Да. Но, на мой взгляд, не так уж трудно решаемая. Ибо дело здесь опять-таки в традиции. Исследователи творчества Ершова лю ­ бят непременно подчеркивать тот факт, что, хотя поэт в «Коньке-горбунке» вро­ де следует традиции пушкинских ска­ зок, сам он, приступая к «Коньку», мог прочесть только «Сказку о царе Салта- не»,—ведь других своих сказок Пушкин тогда еф е не напечатал. Больше того — это полуутвердительное «мог прочесть» в иных работах уже зву­ чит чуть ли не как категорическое «не читал», ибо некоторым литературове­ дам кажется, что сама постановка воп­ роса о пушкинском влиянии существен­ но ущемляет очевидную самостоятель­ ность Ершова. Так и пишет, например, И. Лупанова: «...Ершов вряд ли мог даже неосознанно подражать Пушкину, поскольку до «Конька-горбунка» в печати из всех сказок великого поэта появилась лишь одна — «О царе Салтане...» Будто одной великой сказки недоста­ точно для «неосознанного подражания»! Будто одна только сказка самого Ершо­ ва не породила целый сонм «осоз­ нанных» и «неосознанных» подражате­ лей! Да и о чем разговор? Неужели сам стих «Конька-горбунка» не показывает с очевидностью, что Ершов читал пуш­ кинскую сказку и читал очень внима­ тельно? Время катит чередом, Час за часом, день за днем,— И на первую седмицу Братья едут в град-столицу. Чтоб товар свой там продать И на пристани узнать. Не -пришли ли с кораблями Немцы в город за холстами И нейдет ли царь Салтан Бусурманить христиан.